Родные и близкие. Почему нужно знать античную мифологию - Дубов Николай Иванович (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Старуха отрицательно покачала головой, проговорила несколько фраз. Соодат перевела:
— Мамашка сказал — нет. Его чтеры кизимка. Ассалат, — указала она на старшую из женщин, — Карамат, — указала на вторую, — Иннобат там, — махнула она рукой, — другой кибитка… Соодат, — она снова потыкала пальцем себе в грудь. — Твой — беш кизимка — Санталат. Бельмайде? Санталат.
Варя скорее догадалась, чем поняла, что старуха нарекает её своей пятой дочерью под именем Санталат. У неё перехватило дыхание, она прижалась к впалой груди старухи и отчаянно заплакала, теперь уже слезами облегчения и радости. Старая Ойе тихонько похлопывала её по спине и приговаривала: «Якши, якши, Санталат…»
Вот здесь, в тихом Чимкентском переулке, они и прожили всю войну. Варе говорили правду. Кибитка оказалась пустой комнатой с глинобитными стенами и глиняным полом. В тыльной стене несколько глубоких ниш для посуды, постели и одежды. И больше ничего — ни печки, ни даже табуретки или скамеечки. Ойе с младшим сыном Хабибуллой и Соодат со своей годовалой Мухабат жили во второй комнате. У них тоже не было печки — они обогревались сандалом. Посреди комнаты в полу было квадратное углубление, над ним на коротких ножках маленький столик. В углубление насыпали горящие древесные угли, столик накрывался распростертым во все стороны ватным одеялом. Когда в комнату входили, обувь оставляли у порога и садились к сандалу, засовывая ноги под одеяло. Так ели, так и спали. Чтобы не угореть, одинарные окна даже зимой приоткрывались. В комнате было прохладно, но ноги находились в тепле, и от холода никто не страдал.
Варю пугала такая перспектива — остаться на зиму с детьми без печки, — и муж Карамат, красивый гигант и мастер на все руки, сложил в углу маленькую плитку — на ней готовили, ею обогревались. Он же из каких-то ящиков соорудил подобие двух кроватей, а потом стол на козлах и скамейки. Варя поступила на один из эвакуированных заводов. Тогда чуть ли не на каждом шагу висели плакаты: «Всё для фронта, все для победы!» В лозунгах, в сущности, нужды не было — без всяких призывов все работавшие этим и жили. Варе часто приходилось задерживаться на заводе, и поначалу она беспокоилась о ребятах. Но очень скоро обнаружилось, что тревожилась она напрасно. Сережа чуть ли не в шесть лет почувствовал себя помощником и хозяином. Он прибирал комнату, кормил Борьку, от него потом прятал еду, чтобы тот — всегда голодный — в один присест не слопал весь их хлебный паек, выносил за ним горшок, а вообще держал его в строгой струне, особенно летом: Борька пользовался любой возможностью улизнуть в сад, чтобы объедаться падалкой или даже рвать фрукты с деревьев. Сергей не раз давал ему за это взбучку; почти весь урожай сада продавался на Алайском базаре, на вырученные деньги семья хозяев жила целый год до нового урожая. Других доходов у них не было: Соодат нянчила Мухабат, вела хозяйство, а Хабибулла ещё учился в школе.
К приходу матери Сергей подготавливал топку — дробил в сарае саксаул, который невозможно ни пилить, ни колоть, а можно только ломать и дробить, и носил из колонки воду. Соодат не обременяли никакие гигиенические предрассудки: в любую погоду она обмывала закаканную Мухабат в арыке, оттуда же брала воду для самовара и для котла. Увидев это, Варя пришла в ужас. К счастью, через две усадьбы в переулке находилась водоразборная колонка. Сергей видел, как тяжело матери, и без того усталой после работы, носить воду для приготовления обеда и про запас, и стал носить сам. Это оказалось самым трудным. Колонка находилась не на улице, а в углублении между дворами, и вел туда довольно крутой откос. В хорошую погоду было не так уж тяжело наносить воду сначала по четверти, потом по половинке ведра. Но достаточно было маленького дождя или чтобы кто-нибудь пролил воду, как откос становился скользким, будто намыленным. Зимой он покрывался мокрым льдом, и тогда преодолеть его было почти немыслимо. Сколько раз Сергей падал на том откосе, обливался водой, расшибал локти и колени, оказывался с головы до пят измазанным липучей, мокрой глиной!.. Случалось, он даже плакал от боли и злости, но, как бы ни расшибался, снова спускался к колонке, набирал воды и снова карабкался вверх по откосу. Иначе не могло быть. Он знал, что делать это, кроме него, некому, и шел опять и опять, пока не запасал нужное количество воды. Потом они сидели с Борькой и ждали, пока придет мама, затопит плиту. В комнате сразу станет тепло и весело, а на плите будет булькать жиденький, прозрачный, как вода, супчик, приправленный ложкой хлопкового масла, и, когда он поспеет, они, обжигаясь, будут хлебать этот необычайно вкусный супчик.
Пообедав, Сережа и Борька ложились спать, а мама садилась к столу и, вытирая слезы, писала письма. После освобождения Киева она писала туда каждую неделю; возвращаясь с работы, прежде всего спрашивала, нет ли письма, но писем не было, и каждый раз на глазах у неё появлялись слезы. Она со страхом думала, что случилось с Зиной, жива ли она — мало ли что могло произойти. И Зина была единственным звеном, через которое могла поступить весточка о Михаиле, о котором она ничего не знала с первого дня войны, когда он ушел в военкомат. Когда наконец от Зины пришло письмо, Варя расплакалась в голос.
Радостно улыбающаяся Соодат принесла письмо, размахивая им над головой, присела на корточки и наблюдала, ожидая, что Варя расскажет о своих новостях. Увидя, что Варя плачет, она недоуменно сказала:
— Письмо йок — плячит-плячит. Письмо бар — плячит-плячит. Зачем плячит? — Она подумала и пришла к выводу: — Сорт такой!
Если удавалось раздобыть немного муки, мама по выходным делала затяруху. В сущности, это был просто клейстер, но каким сказочно вкусным казался он тогда! Однажды Борька сказал:
— Ладно, мама, когда кончится война, мы каждый день будем есть затируху?
— Обязательно! — сказала мама, глотая слезы вместе с затирухой.
Сергей внимательно наблюдал, как мама растапливает, готовит, и однажды сам затопил плиту и начал варить супчик. К приходу матери в комнате было тепло и супчик был готов, так что ей осталось только вымыть руки и разлить суп по тарелкам. Он оказался без соли и слегка подгоревшим, но это были пустяки, и растроганная Варя сказала со слезами на глазах:
— Спасибо, Сережа, дорогой ты мой помощник! Ты становишься настоящим мужчиной…
Сергей вспыхнул от радости и сердито напыжился, чтобы рот не растянулся до ушей в счастливой улыбке. Только потом он сказал:
— При чем тут мужчина, если это женская работа?
— Нет работы мужской или женской, никакая работа не стыдная. А настоящий мужчина всегда старается взять на себя как можно больше, самое тяжелое и трудное.
И, становясь подростком, Сергей одновременно всё больше становился маленьким мужчиной. Скоро он взял на себя почти всю домашнюю работу, даже стирал свои и Борькины трусы, ходил за хлебом, за убогим сухим пайком, какой иногда давали по карточкам.
Так скудно и голодно они жили всю войну. Но они бы просто не выжили, если б не Ойе и многочисленная семья. В сущности, это уже было много отдельных семей, но вместе с тем они оставались и единой семьей. Когда-то основатель её ходжа Мир-Юнус имел большой участок земли, и весь он был занят фруктовым садом. Там росли урюк, орех, абрикосы, персики, яблони, груши.
Когда дети подрастали, он женил или выдавал их замуж и каждой молодой чете отрезал часть своего участка. Общими усилиями и с помощью соседей для молодых строили кибитку, и они начинали самостоятельную жизнь. Так было со старшим сыном Убайдуллой, с Ассалат и Карамат. Только Иинобат ушла в кибитку мужа в другом районе. Вскоре после рождения младшего сына Хабибуллы ходжа Мир-Юнус умер. К тому времени уже были введены паспорта, и в паспортном столе имя отца превратили в общую для всех фамилию — они стали Миръюнусовы. Для Соодат кибитки не строили — ей и мужу отдали комнату, в которой теперь жила Варя с детьми. Замужество Соодат длилось недолго. Варя спросила, где её муж, может, тоже на войне, Соодат покачала головой:
