Интервью сына века - Бегбедер Фредерик (бесплатные серии книг TXT) 📗
– How are you today? – осведомляется он, будто ему есть до этого дело.
Это значит: «Как вы сегодня поживаете?» Я перевожу, потому что в моем последнем романе [90] английские фразы даны без перевода, и это стоило мне Гонкуровской премии 2003 года. Эдмонда Шарль-Ру [91] считает, что я должен был перевести на французский все реплики персонажей. Например, вместо «Spare me the bullshit!» персонажи моего романа «Windows on the World» [92] должны были воскликнуть «Избавь меня от этого бычьего дерьма!». [93] Возможно, президентша Гонкуровской академии и права, но с переводом реплик я бы сильно потерял в плане реализма и добавил бы в текст комичности. Макинерни, напротив, считает, что я правильно сделал, что не стал переводить заглавие на французский:
– Это же американская реалия, вы не можете перевести название фирмы как «Окна в мир», это было бы смешно.
Короче, сидим наконец друг против друга в этом абсолютно урловом месте.
– It’s an ugly place but it’s supposed to be trendy.
Нет смысла переводить эту фразу. Думаю, читатель журнала «Бордель» имеет за плечами бакалавриат (читай: аттестат зрелости) плюс двенадцать лет высшего образования либо же достаточно владеет английским, потому что смотрит подряд все серии «Sex and the City». Открываем меню и корчим кислую мину: опять мировой ширпотреб, без всякого вкуса и оригинальности, хрен те что в духе «world food».
– Yuck! – крякает Джей. – И почему меня вечно приводят в рестораны, каких в Нью-Йорке сотни? Я бы предпочел что-нибудь настоящее, сугубо французское!
Сказано – сделано! Хватаюсь за телефон и набираю ресторан «Аллар». [94] У них есть для нас два места (еще бы, сколько я денег у них оставил!). Мы с Джеем разыгрываем срочные переговоры с секретариатом, рассыпаемся в извинениях и вываливаемся на улицу Гран Огюстен.
Через несколько метров мы даем себе волю и веселимся, как два сорванца, сбежавшие с уроков.
Дж. М. Не могу больше запихивать в себя интернациональную кухню! Можно подумать, я все еще в Америке! Одно название чего стоит: «Ze Kitchen Galerie»!
Ф. Б. О да! «Галерея кухни». Очень в духе восьмидесятых! Кто же у них наворачивает эти произведения кулинарного искусства?
Шагаем по средневековым улочкам одного из старейших кварталов Парижа. Чувствую, что Макинерни вежливо скучает: рассеянно глазеет на прохожих, на хорошеньких школьниц из лицея Фенелона, на старого почтальона верхом на велике. Он, наверно, чувствует себя внутри почтовой открытки: американец в Париже, и не просто американец, а Приглашенный Писатель. Наконец входим в «Аллар», и ему сразу делается лучше. На столе, застеленном белой скатертью, появляется тарелка с аппетитно нарезанной сухой овернской колбасой, вокруг суетятся гарсоны в черных пиджаках, приносят бутылку «живри», наполняют наши бокалы. Вот оно, счастье!
– Мне бургундское нравится больше, чем бордо, – говорит Джей Макинерни. – В нем больше особинки. Оно похоже на истеричных европеек, которые вечером трахаются до потери сознания, а наутро влепляют тебе оплеуху и называют подлецом.
Ф. Б. А вы часто бываете в Париже? Мы с вами как-то виделись на Монпарнасе, вместе с Оливье Коэном, [95] когда выходили из «Глэмор-Эттитьюд» («Glamour Attitude»). Кстати, ваша книга «Ночное время» («Afterhours») начинается как раз с новеллы, где действие происходит в Париже, ночью… Вы написали ее после того вечера?
Дж. М. Да, я рассказываю свои безумные похождения после Книжного салона. На меня напала чокнутая поклонница, жутко секси, и увязалась за мной (в «Будда-бар», к «Ман-Рею», затем в «Кост» и в «Ред-лайт»). Идиотизм! Я теперь не помню, что́ было на самом деле, а что́ я придумал.
Ф. Б. Обычная профессиональная деформация. Писатели лучше помнят то, что пишут, чем то, что пережили.
Дж. М. В «Afterhours» смесь всего. Это Оливье Коэн уговорил меня написать. Для нас, неотесанных американцев, Париж олицетворяет романтику и утонченный вкус. Мне хотелось сломать этот шаблон и представить Париж таким же жалким, как Нью-Йорк!
Ф. Б. А вы согласны с моей характеристикой вашей новеллы? Это роман, из которого изъяли сто первых и сто последних страниц, а в середине оставили только каждую третью фразу.
Джей, с полным ртом, начинает давиться от смеха.
Дж. М. Отличная характеристика! Но труднее всего найти конец. В этом сборнике я насчитал по меньшей мере с десяток концовок!
Ф. Б. А что общего в этих десяти текстах, кроме их автора?
Дж. М. Это истории о бедолагах в состоянии кризиса и поисках себя. Вы знаете Франка О’Коннора?
Ф. Б. Впервые слышу.
Дж. М. Так вот, Франк О’Коннор сказал: «Роман – это всегда история кого-то, кто хочет вписаться в общество. Новелла – это история кого-то, кому не удается вписаться в общество».
Ф. Б. Неплохо сказано… Люблю смелые обобщения. Они помогают разобраться, что к чему, и порождают дискуссии. Я лично в ваших новеллах вижу влияние Карвера. [96]
Дж. М. Waow! I like you! Карвер был моим преподавателем по «creative writing» в Сиракузах. А Чивера [97] вы знаете? У нас в Штатах новеллу любят гораздо больше, чем во Франции. Многие писатели начинают с новелл. Это очень популярный жанр, есть специальные журналы, печатающие только новеллы, есть знаменитые новеллисты – например, Карвер или Уэлти. [98]
Ф. Б. Если это такой важный жанр, почему вы долго не писали новелл?
Дж. М. Не знаю почему, меня как-то больше тянет на романы. Бывает, задумаешь рассказ, а получается роман. Это то, что произошло с книжкой «Тридцать лет с гаком» (в американской версии «Brightness Falls»). При этом мне очень нравится писать короткие истории, это как «one night stand» (любовная интрижка на один вечер). Интрижки не так прекрасны, как счастливый брак, но без них жизнь была бы уныла.
Появляется метрдотель и приносит нам меню, что ввергает Джея в неописуемый восторг.
Дж. М. Лягушачьи лапки в чесночном соусе! Фуа-гра и улитки! Ну наконец-то я во Франции!
Ф. Б. Вас часто сравнивают с Фицджеральдом, и не только потому, что вы оба из среды ирландских католиков.
Дж. М. Еще и потому, что меня зовут Джеем, как Гэтсби!
Ф. Б. Некоторые считают, что Брет Истон Эллис – это новый Хемингуэй, а вы – новый Скотт Фицджеральд. Вы ведь знаете, что они встречались – здесь, в Париже…
Дж. М. Да, что во мне от Фицджеральда – это мой романтизм, моя сентиментальность… Я чувствителен к осмыслению потерь. Боль потерь – ключевая линия у Фицджеральда. Рождаясь, мы теряем уют материнской утробы. Вся последующая жизнь – история потерь, и в конце концов мы теряем жизнь. Эллис – мой хороший друг, но то, что он пишет, – это гораздо холоднее, рискованней, отчаянней, чем то, что пишу я. Он никогда не старается понравиться читателю. Надо быть стопроцентно уверенным в себе, чтобы писать такие крутые, буквально на грани, книги.
Ф. Б. Ваш «светский» образ вам не мешает?
Дж. М. Мешает, и даже очень! Американские критики считают, что писатель не должен быть публичным человеком и красоваться на фото в журнале «Вэнити фейр».
Ф. Б. Во Франции то же самое…
Дж. М. Но публичность – еще не самое страшное. Что меня совершенно выбило из колеи, это мгновенный успех. «Bright Lights, Big City» («Яркие огни, большой город») в один клик стал бестселлером. Когда твой первый роман продается огромными тиражами – тебе это не могут простить.
