Выдающийся реалист - Еремин М. П. (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Писемский, как и Гоголь, как и большинство русских писателей того времени, никогда не переставал думать о том, кто же на Руси скажет всемогущее слово "вперед". Настойчивые поиски ответа на этот вопрос и во второй половине 60-х годов не дали положительного результата, но они помогли Писемскому отделаться от некоторых иллюзий и заблуждений. В "Людях сороковых годов" нет уже того безоглядного преклонения перед самодержавной государственной мудростью, которая во "Взбаламученном море" демонстративно восхвалялась, как панацея от всех социальных зол. Высказанная Вихровым утопия о бессословном, "хоровом" государстве с "ласковым" царем во главе недалеко ушла от старой теории просвещенной монархии, но она, тем не менее, была далека от официальных, строго сословных, откровенно деспотических представлений насчет русского государственного устройства.
Изменилось теперь и отношение Писемского к тем, кто активно боролся против самодержавно-крепостнического строя.
В конце 60-х годов движение революционной молодежи не только не прекратилось, но, наоборот, усилилось, приковывая к себе внимание всех, кто имел способность более или менее трезво смотреть фактам в лицо. Героизм и самоотверженность революционеров вынуждены были признать даже те, кого никак нельзя было заподозрить в сочувствии революции. Лишь самые закоренелые охранители вроде Каткова и его единомышленников продолжали твердить, что революционеры - это бессердечные, развращенные люди, не любящие своего народа и действующие по наущению врагов России. Писемский уже не мог удовлетвориться таким злопыхательским объяснением. В "Людях сороковых годов" он устранился от изображения революционеров, хотя действие этого романа, насквозь пронизанного политической злобой дня, и доведено до 60-х годов. Он не хотел повторять здесь ошибок, допущенных во "Взбаламученном море". Он решил, что сперва надо внимательно, без раздражения присмотреться к революционерам, а потом уже писать о них. Это уже было начало работы над новым большим романом, "В водовороте" (1871).
Здесь, как и в подавляющем большинстве произведений Писемского, перед читателем снова проходят картины жизни буржуазно-дворянской России, жизни, разделяющей людей в основном на две категории: благоденствующих, довольных, для которых господствующие нравы не только привычны, но и выгодны, и тех, кто страдает и в конце концов становится жертвой этих нравов. Но если бы дело ограничивалось только этими картинами, то этот роман почти ничего не прибавил бы к тому, что уже было сказано Писемским раньше.
Своеобразие его нового произведения заключается в том, что в центре здесь уже не бессильная жертва, как в "Боярщине" или "Тюфяке", не энергичный себялюбец, как в "Тысяче душ", и не фанфаронствующий пенкосниматель вроде Бакланова, а люди, смело и обдуманно борющиеся против коренных устоев существовавшего в то время общества.
Князь Григоров - это человек, решительно осуждающий ту среду, к которой принадлежал по рождению и богатству. В конце концов он порывает с этой средой, оставляет семью. Но ему ясно, что мало устраниться от зла: необходимо уничтожить самые условия его существования и господства. Потому-то он и ищет союза с теми, кто борется. Многое в поведении этих людей ему кажется странным и даже надуманным, однако он имеет мужество признавать, что в его суждениях такого рода чаще всего сказывается груз привычек, усвоенных им в дворянской среде. Нравственное превосходство тех, кто протестует, над членами "хорошего" общества для него бесспорно. Эти настроения отразились и в сложном, противоречивом, но глубоком и искреннем чувстве, связавшем его с женщиной, всю свою жизнь посвятившей борьбе за национальное и социальное освобождение родины.
"В водовороте", как и в "Людях сороковых годов", есть образы и ситуации, как будто бы преднамеренно написанные так, чтобы заставить читателя вспомнить некоторые образы и ситуации "Взбаламученного моря", вспомнить и изменить к ним свое отношение. Наиболее прозрачно эта полемическая связь с злополучным романом выступает в образе Елены Жиглинской.
В шестой части "Взбаламученного моря" в обществе "красных" появляется невеста Валерьяна Сабакеева - Елена Базелейн. Девушка скромная и целомудренная, она усвоила подчеркнуто некрасивые, развязные манеры, часто ведет непристойно-откровенные разговоры об отношениях мужчин и женщин и т.д. - и все это из ложного убеждения, что такой именно и должна быть настоящая революционерка. Этот карикатурный образ, как надеялся тогда Писемский, должен был воочию показать, что любая причастность к революции притупляет чувство красоты, опустошает личность.
На первый взгляд Елена Жиглинская очень похожа на свою тезку из "Взбаламученного моря". Но это сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто внешним и лишь оттеняет различие между ними. Да, Елена Жиглинская тоже иногда бывает резкой в обращении с людьми, в ее поведении есть некоторая, может быть, подчеркнутая угловатость, но ведь она слишком хорошо понимает, что так называемая тонкость и грациозность женщин дворянского круга (в большинстве жеманниц и бездельниц) - в лучшем случае всего лишь результат вышколенности, часто прикрывающей нечистые поползновения и дела. Она терпеть не может комплиментов по своему адресу, смеется над славословиями женской красоте, потому что знает подлинную цену светской галантности.
Все, что ни делает Елена, она делает убежденно, с предельной искренностью. И убеждения эти не нахватаны с лету, из третьих рук, как у ее предшественницы, а добыты в упорном труде. Это - замечательная умница, много читавшая и много знающая. Сосредоточенная энергия, непреклонная воля, высокоразвитое чувство собственного достоинства - за все это Елену не могут не уважать все, кто ее знает. Чистоту ее помыслов, самоотверженность поступков вынуждены признать даже те, кто не разделяет ее взглядов и не сочувствует ее целям. Это по-настоящему крупная личность. Недаром современники называли ее Базаровым в юбке. Это сравнение интересно не только потому, что сами по себе характеры героев действительно сходны, но также и потому, что сходно отношение к ним их творцов.
Сочувствие Писемского Елене бесспорно. Однако было бы ошибочно думать, что в ее образе он намеревался создать апофеоз революционерки. Усомнившись в истинности некоторых прежних своих верований, он не мог окончательно от них отделаться, потому что не знал, чем их заменить. Ему казалось, что тот водоворот обычной жизни, в котором так привольно чувствуют себя плывущие по течению, неодолим: революционеров - единицы, а равнодушных, благоденствующих - подавляющее большинство. Стало быть, думал Писемский, борьба революционеров, как бы ни были благородны и возвышенны их цели, неизбежно обречена на неудачу. Она трагична в самой своей основе. К этому же выводу пришел и его герой князь Григоров. Елена осталась до конца верной тому делу, которому служила. Тем более трагична ее судьба. В своей борьбе, как старается, уже не сообразуясь с фактами жизни, доказать Писемский, Елена была, в сущности, одинока. Организация, которая якобы руководила борьбой за освобождение родины Елены - Польши, оказалась мифом, а человек, называвший себя уполномоченным этой организации, Жуквич, - заурядным проходимцем.
И все-таки вопреки этой ошибочной тенденции, сказавшейся главным образом в финале романа, впечатление от него не безысходно. В конце концов нашелся человек, который стойко и, по существу, победоносно сопротивлялся мертвенному коловращению пошлости. И это не только не сломило его, но, наоборот, обогатило его личность. Героический образ Елены Жиглинской как бы освещает весь роман, цементирует весь его строй.
"В водовороте" имел подлинно художественный успех. "Я... совсем в восторге от романа, - писал Н.С.Лесков, - и в восторге не экзальтационном, а прочном и сознательном. Во-первых, характеры поражают верностью и последовательностью развития; во-вторых, рисовка артистическая; в-третьих, экономия соблюдена с такою строгостию, что роман выходит совсем образцовый... А наипаче всего радуюсь, что... "орлу обновишася крыла и юность его"*. Даже Лев Толстой, на которого не так-то просто было угодить, отзывался об этом романе с восхищением: "...я второй раз прочел ваш роман, и второе чтение только усилило то впечатление, о котором я говорил вам. Третья часть, которой я еще не читал тогда, - так же прекрасна, как первые главы, которые меня при первом чтении привели в восторг"**.
