Нам подниматься первыми - Подыма Константин Иванович (читать книги txt) 📗
— Ну, смотри, я предупредил.
Когда Юра пришел в дом, мать сказала ему:
— Будь осторожен, сынок…
— Ничего, он меня не поймает, — уверял сын.
А когда темной ночью расклеивал листовки, почудилось ему что какая-то неясная тень мелькнула рядом.
Утром мать приготовила такой хороший борщ, просто нельзя было оторваться! С улыбкой смотрела она на сына, как он с жадностью ел борщ. Проголодался сильно. В темно-синей рубашке, светловолосый, голубоглазый, он был таким хорошеньким, что мать невольно залюбовалась сыном.
В дверь неожиданно постучали. Тяжелые кованые сапоги нетерпеливо топтались на крыльце.
Прижала мать руки к сердцу. Не может быть! За ним? Не открывать!
— Открой, мама! — твердо сказал Юра. Только чуть побледнел.
Полицейские и фашисты заполнили маленькую комнату.
— Что, мамаша, ночевал твой сын сегодня ночью дома? Опять будешь врать?
Больше Зинаида Степановна сына не видела. Его допрашивали, избивали. Хотели узнать о партизанах. Но ничего не добились.
Октябрьским днем 1942 года Юру и его друга вывели за станицу. Поставили у обрыва над Белой.
Крутизна такая, что голова кружится, если посмотреть вниз.
Шепнул Юра:
— Держись, Токарев!
— Держусь, Сазонов, — слабо улыбнулся друг.
Грянул залп над горами.
Белела и пенилась река. Она приближалась с каждой секундой. Мягко приняла в свои быстрые воды двух ребят и бережно понесла и помчала их вперед и вперед…
Встреча вторая с Витей Новицким
Я этого, наверно, никогда не забуду.
Тоненький тополек-подросток прильнул к теплой материнской щеке. Она плакала беззвучно, горько, эта худощавая женщина в темной кофте. Седые волосы выбивались из-под синей ситцевой косынки. Руки, прижатые к глазам, были морщинисты и усталы. Спина тихо вздрагивала.
Под толщей коричневой каменистой земли лежал вот здесь ее сын. Возле этих двух акаций она хоронила его своими руками. А теперь приехала в Новороссийск издалека, чтобы проведать сына. Столько лет не была. А на сердце будто камень: не побывала, не посмотрела… После той темной сентябрьской ночи сорок второго, когда жители попрятались по подвалам, когда стучали по булыжной мостовой кованые сапоги и звучала чужая речь.
Приказ был категоричен:
— Не хоронить маленького большевика!
Он им здорово насолил, этот большевик пятнадцати лет… Уткнувшись лицом в землю, лежал он у края свежей воронки. Темнела справа башня, старинная, трехэтажная. Здесь жили Новицкие до войны Мария Петровна, Михаил Александрович и дети — Нина, Слава, самый старший — Витя…
Не ведала, не гадала Мария Петровна, что выберется тогда Витя из подвала, где сидела она с детьми, прячась от бомбежки.
Два часа задерживал он роту фашистов… И, разъяренные, пробрались они в башню, откуда стрелял Витя, облили его спиртом, подожгли и выбросили вниз…
Мария Петровна стояла молча, и я не смел ей мешать. Она наконец отпустила деревцо и тяжелыми, неверными шагами пошла по Октябрьской площади.
Я тихонько двинулся вслед, вспоминая все, что знал о ее сыне, о чем рассказали друзья — теперь солидные и пожилые люди.
Витя не знал ни родного отца, ни родной матери. В кубанской станице жили Новицкие. Как-то ночью проснулись от детского плача. На крыльце в ворохе одеял и пеленок лежал мальчишечка. Увидел склонившихся людей, весело и заливисто засмеялся, потянулся пухлыми ручонками.
Так и прижился светлоголовый мальчуган с чуть раскосыми глазами в доме Новицких.
Вскоре они переехали в Новороссийск.
Осенью тридцать седьмого Витю усыновили. Пора было идти в школу, требовались документы. Написали год рождения — 1930-й. Может, тогда и ошиблись. Выглядел он года на два-три старше. День рождения отмечали 9 сентября.
Весной 1938-го им дали квартиру в старинной башне на Октябрьской площади.
Отец работал в управлении морского порта. Витя часто ходил к нему. На рынке тельняшку купили. Ничего, что великовата размером. Перешить недолго.
Кораблей в порту — полным-полно. Интересно смотреть, как идет погрузка-разгрузка.
А потом на катер — и домой.
Не у каждого такой дом, как у него. Башня из серого известняка. Построили еще в прошлом веке для наблюдения за горцами.
Жили Новицкие на первом этаже.
В небогатой квартире тесновато. Этажерка, набитая книгами, нижняя полка — Витина. Маленький столик с приемником (марка «СИ», длинный, полукруглый, ручки сбоку), печь с духовкой, люлька для сестрички маленькой, чертёжный стол отцу для работы, кровати. Два окна. Одно из них смотрит на Октябрьскую площадь. Отлично виден памятник героям гражданской войны.
Витя о них много знал — столько рассказывал отец! Он ведь участвовал в расстреле царя. Мальчишкам рассказал — не поверили. Ну и пусть не верят…
Какое-то волнующее чувство испытывал Витька, что-то теснило грудь и сжимало сердце, когда из-за тюлевой занавески приемника пробивалась сквозь тысячи километров тревожная песня:
И он тихо подпевал уже ломающимся голосом:
Впереди были грозы, бури, впереди была большая жизнь. И Вите хотелось сделать в ней как можно больше.
Восход был кровавым. Не пели соловьи над Бугом — пушки грохотали. И еще не родились сегодняшние мальчишки и девчонки, которые об утре 22 июня 1941 года узнают лишь из фильмов и книжек.
Горе народное — война! Слезы материнские — война! Осиротевшие дети — война! Сожженные города — война!
Будьте прокляты, изуверы! Подлые руки протянулись к самому дорогому и святому — к Родине. Кованые сапоги топчут ее землю. Горит пшеница, горят дома, горят люди.
Коричневая чума расползлась по Украине, катилась к Москве. Все ближе была Кубань и черноморские города.
Сочи не бомбить — приказ Гитлера. Он намеревался подлечить в Мацесте свои порядком истрепанные нервишки.
Новороссийск приказ обходил стороной. Бомбежки не прекращались. Город весной и летом сорок второго стал перевалочным пунктом, в который доставляли раненых из осажденного Севастополя.
Витя мотался по городу. Все нужно было ему знать и видеть. Друзей в городе почти не осталось, эвакуировались. На днях поднялся на свое излюбленное место, на крышу башни, — просто ужаснулся. Город был неузнаваем, страшен. Черные шлейфы дыма тянулись над портом, над железнодорожной станцией.
— Сволочи… Ну подождите…
Однажды он исчез из дому. Поиски ни к чему не привели.
Август сорок второго. Потоки беженцев. Ранеными переполнены госпитали. Новые части прибывали на помощь Новороссийску, которому уже угрожал враг. Трое раненых краснофлотцев поселились у Новицких.
Поздним вечером в дверь тихо постучали. Михаила Александровича дома не было, одна Мария Петровна.
— Витя? Вернулся!.. Где же ты был? — кинулась к нему, целовала, обнимала.
— Я… На корабле под Керчью, — несмело улыбнулся, грязный, голодный.
— Да как же тебя взяли?
— А я им сказал, что нет у меня ни папы, ни мамы.
Пока Витя жадно ел, закипела вода в большой кастрюле. От чашки, поставленной на табуретку, шел пар.
Витя снял рубашку. Похудел страшно. Острые лопатки торчат. Морщась, стал снимать брюки. Правая нога перевязана.
— Что с ногой?
— На корабле немного осколком задело.
— Давай перевязку сделаю.
— Не надо, там все зажило.
Все-таки Мария Петровна стала развязывать бинт, побледнела — пальца большого нет, начисто оторван…
Через несколько дней ушел на фронт отец. Вернуться ему не пришлось. Погиб под Керчью в десанте.
