Мифы о России. От Грозного до Путина. Мы глазами иностранцев - Латса Александр (библиотека электронных книг txt) 📗
От Тимура я многое узнал о Кавказе, не покидая Москвы. Тимур сразу сказал, что он мусульманин и черкес, и я чувствовал, что близость к предкам для него так же сильна и важна, как и принадлежность к исламу. Тимур – прежде всего москвич. Как и многие мусульмане на постсоветском пространстве, он пьет алкоголь и ведет образ жизни сравнительно «современный» в том смысле, который это может иметь место сегодня в Москве. Он такой же адекватный, как и те мусульмане, которых я встретил в Боснии и Сербии.
Беседуя с Тимуром, я удивился тому, что он был в курсе проблем иммиграции во Франции.
– Ха, во Франции скоро арабы будут управлять страной, – говорил он безо всякой агрессии, но с иронией.
Тимур находил меня нетипичным французом – на его взгляд, я был больше похож на араба. Не знаю, отчего ему так казалось и было ли это комплиментом. Как христианский француз (и как иностранец в России) из уважения к Тимуру я никогда не говорил плохо о французских мусульманах, думая, что могу в той или иной степени задеть его критикой. Но Тимур довольно открытый человек, и мы общаемся совершенно свободно, так что, думаю, если бы я однажды сказал что-то вроде: «Меня достали арабы во Франции, мы должны отправить их обратно в Магриб», – его это не шокировало бы. Россия – это страна, где «политкорректности» не существует. Есть свобода мысли и слова, и я думаю, что именно в этом – фундаментальная разница между французами и русскими.
Но недавняя история русского Кавказа показала напряженность и нестабильность ситуации.
Я был очарован исламом других больших русских мусульманских регионов – Татарстана и Башкортостана. Приехав в Россию, я действительно хотел увидеть Казань. Именно во время этого визита окончательно оформилось мое восприятие отношений России и ислама.
Казань – это город, который все французские гиды советуют посетить после Санкт-Петербурга и Москвы. Для этого есть свои резоны. Москва является самым крупным городом России, Санкт-Петербург – самым европейским. Что касается Казани, экскурсоводы говорят, что там можно увидеть умеренный ислам (почти светский, по их мнению), и таким образом город представляет собой модель гармоничного сосуществования религий и этнических групп.
Татарстан – мусульманская республика в составе светской федерации бывшего Советского Союза. Поездка в Казань сама по себе – не сюрприз: город красивый, в центре – немного обшарпанный, как и другие города России. Главная пешеходная улица потрясает архитектурой официальных зданий. Также великолепна мечеть Кул Шариф, самая крупная в Европе. Она стоит рядом с православной церковью в середине удивительного Кремля, такого же объекта Списка всемирного наследия ЮНЕСКО, как и остров Кижи в Карелии. Эта древняя мечеть была восстановлена недавно, она – удивительный символ сосуществования православия и ислама на территории, которая исторически была местом конфликтов и войн. Я не знаю другого города, где мечеть стояла бы рядом с православной церковью в кремле столицы республики светского государства с православным большинством. Это формула сбивает с толку простого француза, это абсолютно потрясающе. Эта мечеть и эта церковь в лучах заката в августе 2010 года совершенно потрясли меня.
В Казани мы с Евгенией познакомились с французом, который жил в этом городе с девушкой-татаркой.
Однажды вечером мы пошли поужинать в ресторан в центре города. На входе нас встречали две молодые женщины, блондинка и брюнетка, сказавшие одновременно:
– Здравствуйте!
– Салам Алейкум!
Затем Фредерик и Зина рассказали нам о своей первой совместной поездке во Францию – это было за несколько недель до нашей встречи, и отправились они в Лион. Древняя столица Галлии и второй по величине город Франции, Лион лежит на юго-востоке. Зине город очень понравился, но она рассказала нам, как удивилась, услышав призыв муэдзина прямо с вокзала. Также ее поразило количество арабов и африканцев.
– Где же французы? А почему у вас так много иностранцев? Я даже видела, как арабы молятся на улице средь бела дня!
Она задала те же вопросы, что и многие туристы, впервые приезжающие в Париж. В рекламной брошюре мы видим отели и прекрасные памятники, но разница между некоторыми районами столицы сильнее, чем между Северной и Центральной Африкой.
Я сказал, что был во многих городах Франции и что в Москве тоже много мигрантов, на что Зина ответила:
– Да, в Москве сейчас тоже мечети переполнены. Но большинство мусульман в Москве всегда были россиянами или выходцами из бывшего СССР, и они не совсем чужие в России.
Фредерик смотрел на меня широко раскрытыми глазами и, когда Зина вышла, сказал:
– Знаешь, поскольку она тоже мусульманка, я не смел заговаривать на эту тему, чтобы ее не обидеть – хотя в Лионе подумал о том же. Оказывается, она сначала россиянка, а только потом мусульманка. Это безумие, не так ли?
Удивительное дело. Зина не понимала, что Фредерик мыслит несколько иначе и боится говорить с ней откровенно, даже не в состоянии объяснить, почему так сложилось. А Фредерик еще не полностью понимал Зину, считая ее солидарной с французскими мусульманами.
Когда Зина вернулась, я прокомментировал ситуацию:
– Видишь, здесь, в Казани, мы находимся одновременно и в России и в Татарстане. Есть историческое прошлое, но здесь татары могут жить как татары, а русские – как русские. У меня сложилось впечатление, что русские, мусульмане или нет, все чувствуют здесь себя как дома.
Зина спросила:
– Ну а ты-то сам как относишься к вашим мигрантам?
Французу трудно ответить на этот вопрос. Во Франции чрезвычайно сложные отношения между исламом, христианством и государством.
– Прежде всего, Зина, нужно понять, что ислам – новая религия для Франции, – наконец сказал я. – И появился недавно, в семидесятых, когда увеличилась потребность в рабочей силе. Политические власти, которые в основном придерживаются светской мысли в течение длительного времени, считали, что иммигранты-мусульмане станут светскими республиканцами, как и другие французы. Это была их ошибка, а на самом деле недоверие между религиозными общинами только усилилось и увеличилось число религиозных школ, католических, иудейских и мусульманских. Французское государство слишком пассивно защищает фундаментальные аспекты светского мироустройства и оставляет новой религии (включая ислам) возможность выйти за рамки общечеловеческой адекватности. Иногда у нас принимают нелепые законы – например, недавно проголосовали за то, чтобы запретить женщинам носить исламский платок. Поэтому мусульмане чувствуют угрозу со стороны государства, думая, что оно ограничивает их свободу вероисповедания, и требуют новых прав и новых гарантий. Большинство французов изначально католики, даже если они – как это по-русски – не воцерковлены. Они спокойно едят мясо по средам и пятницам, но не хотят халяльных магазинов. Подавляющее большинство французов не хотят, чтобы мусульман во Франции становилось больше. Сегодня в мусульманских районах французы больше не чувствуют себя как дома. Они чувствуют вторжение и считают, что отношения между государством и религиозными общинами ухудшились. Иммигранты-мусульмане тоже не чувствуют себя как дома, они ощущают себя недавними переселенцами, видят, что государство пристально следит за ними, мешая им исповедовать ислам. Так что, я думаю, современный французский политический мир не в состоянии управиться с этой социальной проблемой. Ислам во Франции стал источником политических дебатов. Можно ли его совместить с республиканским правом и светским государством? Допустим ли он вообще в республике? Наконец, на чьи деньги строить мечети? Из государственного бюджета, чтобы предотвратить иностранное финансирование, которое считается экстремистским? А как же закон 1905 года, который запрещает государственному фонду восстанавливать и содержать католические храмы, оставляя затраты на плечах верующих?
