Деза. Четвертая власть против СССР - Кожемяко Виктор Стефанович (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Дочь поэта Валентина Александровна, выступая на открытии выставки, выразила удовлетворение, что в связи со 100-летием прошло все-таки немало мероприятий памяти Твардовского, вышли публикации в газетах и книги – его и о нем. Но опять горькая оговорка: на Театральной площади столицы, где к 65-летию Победы появились портреты деятелей культуры, связанных с той великой войной, портрета Александра Трифоновича не было. Потрясающе! Не было автора «Василия Теркина», чей огромный вклад в Победу трудно переоценить.
– Твардовский, к счастью, остается в учебных программах по литературе, – сказала Валентина Александровна. Но печально добавила: – Пока…
Загоняют в плен
Каким же предстал поэт в концепции Мариэтты Чудаковой? «Крестьянский сын в плену Утопии» – так программно назвала она первый раздел выставки в специально выпущенном к ней буклете. И вот что в самом начале пишет: «Юный Твардовский поверил, что деревенскую темноту, тяжкий, изнурительный крестьянский быт смогут преобразовать – осветить нездешним светом. Ему легко было допустить, что собственнический инстинкт, без которого нет крестьянского двора, не лучшее, что есть на свете, и пойти за иными ценностями».
Иные ценности – не собственнические, а коллективистские. Значит, напрасно за ними пошел? Значит, инстинкт собственника – действительно самое лучшее на свете? Утопия же – это, конечно, социализм и коммунизм, в чем изо всех сил убеждают нынешних россиян. Выходит, по какому-то недоразумению оказался будущий великий поэт в «утопическом плену»? Именно это и внушает нам автор выставочного буклета, твердя о крестьянской наивности и отроческой доверчивости молодого Твардовского: «Как он мог не поверить тогдашним опытным агитаторам?»
Допустим. Но суть-то в том, что эту веру (собственно, и сделавшую его таким поэтом, каким он стал), несмотря на суровые испытания, Твардовский пронес через всю жизнь, оставшись до конца убежденным коммунистом. Что сквозь зубы вынуждена признать и сама Чудакова, хотя ей это очень не нравится и (самое главное!) она не может этого объяснить.
Увы, увы, не дано понять коммуниста и советского человека Твардовского той, которая была среди яростно свергавших Советскую власть в 1991-м и надрывно требовала крови в 1993-м. Излишне ставить здесь риторический вопрос, что мог бы сказать на сей счет Александр Трифонович, но – судит не он ее, а она его. Свысока, с эдакой снисходительностью взрослого к несмышленышу-подростку, каковым для Чудаковой и подобных ей остается великий человек.
Слишком советским. Да и слишком русским. Антисоветизм и русофобия у либералов-западников смыкаются. Вот, например, типичный пассаж, демонстрирующий чудаковские попытки разъяснить нам поэта: «Страх, наслоившийся на столетия рабства, оставшегося в исторической, если не биологической, памяти каждого русского крестьянина, нес в себе, и сознавал это, Твардовский».
А какова дальше конкретная аргументация! «В одном из его стихотворений 1936 года – «Песня», посвященном матери, в двух строках и едва ли не в одном эпитете выражены национальный характер, национальное прошлое и подавляемое в настоящем смятение лирического героя-автора:
«Плач несмелый» – нетривиальный эпитет прорывается в укладывающийся в рамки советской печати текст из другого, подлинно поэтического языка…»
Так пишет Чудакова. Хочется воскликнуть: ну и ну! Да неужто «ребенка плач несмелый» не укладывался в рамки советской печати? И неужели в нем, эпитете этом, весь русский национальный характер?
В качестве изобразительного эпиграфа к первому разделу выставки Чудаковой поставлен увеличенный кадр кинохроники 1923 года: в день Рождества сельская молодежь несет лозунг «Раньше богородица родила Христа, а теперь – комсомольца». Торжествующе рассказывала Мариэтта Омаровна, с каким трудом удалось ей это разыскать. Но ведь куда точнее применительно к Твардовскому и к этому времени был бы иной кадр, из следующего года – 1924-го: прощание с Лениным.
С ним прощалась вся страна, в том числе и крестьяне смоленской деревни Загорье, чему позднее Твардовский посвятит пронзительный стихотворный цикл «Памяти Ленина». О том, как он, тринадцатилетний, после траурного крестьянского схода остался из-за ненастья один ночевать в сельской школе и мысленно сквозь слезы, «с горячей и чистой любовью», давал свою клятву на верность делу ушедшего вождя:
Стихи про «январь незабвенного года» кончаются строкой, весьма значимой для Твардовского: «В тот год я вступил в комсомол». И не случайно, конечно, имя Ленина появилось в первых же его стихотворных опытах. И недаром он всю жизнь настойчиво повторял: «Если бы не Октябрьская революция, меня бы как поэта не было».
Но это Твардовский так считал, а Чудакова считает иначе. Поэтому на выставке ничего этого нет. В документах о первом периоде творческого пути поэта преобладают всяческие нападки на него – вроде статьи «Кулацкий подголосок» в смоленской молодежной газете или найденного в архиве подметного доноса.
Не хочу ничего упрощать. Нападки и доносы были. И то, что отец Твардовского был раскулачен, стало тяжелейшей драмой сына. Однако это испытание не сломало его. Как талантливейший поэт, как автор «Страны Муравии», отстаивавшей идею коллективной крестьянской жизни, именно в эти годы он по-настоящему начинается. А Советское государство в полную меру его поддерживает. Двадцатидевятилетним удостоен высшей награды Родины – ордена Ленина. Через два года становится лауреатом Сталинской премии. За ту же поэму «Страна Муравия».
Разве можно сказать, что это не за талант, а за конъюнктуру? Даже Чудакова прямо такое не говорит. Но вот нет на выставке документов, которые достойно отразили бы особое литературное значение первой поэмы Твардовского и общественную реакцию на нее. А ведь было, было и то и другое…
Твардовский – не Солженицын!
Вторая его поэма стала уже событием не просто выдающимся, а грандиозным. Чтобы вполне оценить, какую роль сыграл «Василий Теркин» во время войны, надо было жить тогда. Лучше всего писали об этом бойцы с фронта – некоторые цитаты из их обращений к поэту на выставке приведены. Хорошо, что представлена картина Юрия Непринцева «Отдых после боя» (из фондов Третьяковской галереи) – своего рода выразительная живописная иллюстрация к поэме Твардовского.
Однако в целом и этот раздел оставляет ощущение неудовлетворенности. Почему он, посвященный войне (даже двум – еще и советско-финляндской, где начинал рождаться образ Теркина), – самый маленький из трех разделов, составивших экспозицию? Дальше выскажу свое соображение – почему. А не хватает тут многого.
Не нашел я даже портрета лучшего и самого любимого Твардовским исполнителя его поэмы – уникального артиста МХАТ Дмитрия Николаевича Орлова, чей неповторимый голос так часто с волнением слышал по радио в военные и первые послевоенные годы. Можно сказать, вся страна жила с этим голосом подлинно народного артиста, читавшего великое произведение народного поэта! Вот бы и дать возможность посетителям выставки послушать фрагменты того удивительного чтения: ведь фонограмма сохранилась. Нет, на открытии кусочек из «Теркина» прочитал Вениамин Смехов. Ну какое может быть сравнение…
Однако и Смехов из любимовского Театра на Таганке был приглашен не случайно, и также не случайно самым большим разделом на выставке стал… Догадываетесь – какой? Конечно, посвященный «Новому миру».
Тут своя логика. Как там ни крути, а «Теркин» помогал народу (и помог!) отстоять Советскую Родину, столь ненавистную для Чудаковой и ее единомышленников. А либеральный «Новый мир», возглавлявшийся Твардовским, объективно помогал в какой-то мере колебать советские основы. Далеко не все было здесь однозначно и прямолинейно просто, даже в отношениях между главным редактором и его сотрудниками. Но об этом-то документы на выставке, тщательно отобранные, как раз и умалчивают.
