Отрицаю тебя, Йотенгейм! - Павлов Алексей (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Отвод дам. После подписания постановления о моем освобождении.
Но нам потребуется ещё одно следственное действие а Вы скажете, что защита отсутствует.
Да, могу сказать. А могу и не сказать.
Гадышев подпишет постановление, но к моему ходатайству надо приложить Ваше заявление с подробным описанием по сути предъявленных обвинений.
Этого не будет. По той причине, что суть предъявленных обвинений мне неизвестна, а само обвинение сфальсифицировано. Я поднял взгляд от тетради, где тщательно отмечал все сказанное, и посмотрел в голубые глаза генерала. «Хорошо, дедушка?» молча спросил я его.
Вы не спешите, пожалуйста, не горячитесь, обсудите все с адвокатом, а я завтра приду.
Между прочим, это приятно, когда генералы, а особенно гестаповские, сдаются. Но, впрочем, Россия не боится позора, и ещё долго после увольнения Сукова из Генпрокуратуры в печати и на телевидении будут звучать голоса, что убирают лучшие кадры, чуть ли не самого лучшего следователя по особо важным делам.
Ирина Николаевна подтвердила, что заявление с выражением моего отношения к делу необходимо, и я его написал. По форме это была сводная жалоба на все действия Генпрокуратуры по отношению ко мне, описано все было подробно, бескомпромиссно, со ссылками на статьи УПК. В другое время за такое послание мне бы организовали очередную экзотическую хату, а теперь… А теперь или мат в два хода или героин в кармане. Суков на следующий день пришёл. В тёмном боксике или в сортире меня уже не выдерживали, прямиком отвели в следственный кабинет, где генерал энергично объявил, что, по закону, он обязан дать возможность перед началом следственного действия поговорить мне с адвокатом. Ирина Николаевна была бледна и напряжена. Позже выяснилось, что Суков лисой увивался вокруг неё, убеждая повлиять, чтобы я написал хоть что-нибудь, кроме обвинений в адрес следствия, хотя бы это и дела не касалось, а иначе ничего не будет. Прекрасно понимая, что нас слушают, Ирина Николаевна сказала:
Вам нужно написать хоть что-то, иначе Вас не освободят.
Я напишу, ответил я, а Ирина Николаевна напряглась ещё больше, не зная, в полной ли мере я сознаю угрозу.
В подготовленном в камере заявлении не было ничего, кроме перечисления и анализа незаконных действий Генпрокуратуры.
Не беспокойтесь. Я воспользуюсь безотказным приёмом. Даже если меня спросят о погоде, я отвечу, что имею сказать следующее и изложу то, что написал, не менее и не более. Если затем последует любой посторонний вопрос, я немедленно откажусь от дачи показаний.
Нужна причина.
Она есть: я не доверяю следствию.
В кабинет вошёл Суков:
Алексей Николаевич, мы не будем сегодня излишне формализовать нашу встречу. Вот Вам бумага, напишите в произвольной форме все, что Вы можете сказать, можете пользоваться конспектами, записями никаких ограничений, ни по форме, ни по времени.
Я стал переписывать из тетради. Суков ушёл и вернулся минут через десять:
Дайте почитать, что Вы написали!
Я не написал ещё и половины.
Неважно. Общий смысл я пойму.
Пожалуйста.
Суков впился в строчки. Глубокое разочарование, граничащее с грустью, отразилось на лице генерала.
Хорошо, сказал он. Дописывайте, сколько хотите, это уже не важно. Вот постановление об освобождении под залог. Если он будет внесён в срок, Вас освободят.
Дело было во вторник. В воскресенье истекал срок содержания под стражей. Ирина Николаевна больше не приходила, и что это могло означать, я не знал. Среда, четверг и пятница прошли бредовым кошмаром. Суббота и воскресенье не в счёт, в эти дни арестант вообще напрасно живёт на свете. Настал понедельник. Если нет продления, должны освободить немедленно. Но была баланда, была проверка, вертухай ударил ключом в дверь: «Гулять!», время перевалило за девять, все стали одеваться, стал одеваться и я, чувствуя, что сил больше нет, что сделал я все, что мог, и, кажется, напрасно. Последняя искра надежды догорала на дне колодца беспросветной тоски.
Павлов! С вещами быстро! голос вертухая за дверью звенел от напряжения. Что-то случилось.
Блядь! Хоть бы на прогулку дали пойти! вырвалось у меня, и недобрые предчувствия нахлынули и захлестнули с головой. Сокамерники смотрели с сочувствием:
Вот тебя по тюрьме перемещают… Матрас заберёшь?
Нет.
Это хорошо, что оставишь, не находя подходящих слов, но благодарно ответили мне. А как же ты без матраса?
Я обойдусь. Прощайте. Удачи.
Молодой вертухай быстро шёл впереди, я старался не отставать. По лестнице пошли вниз (если бы вверх это смерть).
Знаешь, куда идёшь?
Не знаю, но догадываюсь.
Куда, по-твоему?
В Генпрокуратуру. Или в Лефортово.
На волю идёшь, остановившись и повернувшись ко мне, сказал вертухай. Я молчал, потому что сердце грохотало как молот, и лишь думал, что если сейчас он начнёт меня шмонать, значит, свободы не будет, а будет героин.
Не веришь? Вот, смотри, и показал карточку моих перемещений по тюрьмам и камерам. Наверху большими, много раз обведёнными буквами было написано: от .. марта СВОБОДА под залог.
И я вот сейчас выйду отсюда на улицу? И смогу пойти домой? И никто этому не воспрепятствует? Это было бы второе рождение, только кто в это поверит. Или сейчас что-нибудь случится, или выйду на улицу, а мне укажут на дверь в автозэк и зачитают постановление по случаю нового обвинения. Нет, как это ни печально, я не верю. Что-то плохое обязательно случится. С чем можно сравнить те переживания? Только с тем, что творилось в душе, когда открылась для меня первая дверь Матросской Тишины. Вертухай закрыл меня одного в глухом зеленом кубике какой-то сборки. Курить! Скорей курить, и пусть все будет так, как будет! Через пару часов я был готов ко всему: сойти с ума, быть избитым, получить новое обвинение, сидеть ещё десять лет; не был только готов сдаться. И лязгнул замок, и пошли мы куда-то. Пришли к кладовщику сдавать вещи, сердце радостно трепыхнулось: а вдруг? Сдавать все-таки не получать.
В кабинете дежурного помощника начальника следственного изолятора меня встретили Ионычев и Толя. От обоих разило водярой, оба выглядели невыспавшимися и мятыми.
Вы что, думаете, мы Вас вот так отпустим? сказал Ионычев. Нет! Поедем к нам. Толя обиженно молчал и старался на меня не смотреть. ДПНСИ выписал мне справку об освобождении, наклеил фотографию, взял в огромную руку маленькую печать:
Готово. Давайте приходный ордер на залог и можете ехать.
Приходного ордера нет, ответил Ионычев, он никогда не был нужен.
А теперь нужен, ответил ДПНСИ. Нам пришло указание без приходного ордера не освобождать.
И это был такой момент… Неприятный это был момент, уважаемый читатель.
Моральный облик альпинистов ничем не отличается от морального облика людей другого рода занятий. После форменной пьянки, в апогее которой, помнится, Валера ломился в женскую комнату и кричал девушкам, что сейчас он будет с ними играть в дочки-матери, и будет мамой, а они его детьми, а так как детей много, а сися у мамы только одна, то сосать её они будут по очереди, после столь бурной пьянки нести рюкзак было тяжело. Пока шли по ущелью от альплагеря «Адыл-Су» до ледника Кашкаташ, уже ни на какие восхождения, будь моя воля, я бы не пошёл. Но воли не было, и, взвалив на себя рюкзак, я медленно бросился в погоню за ушедшими вперёд товарищами, пытаясь войти в колею; сердце работало с перебоями, как не разогретый трактор. Предстояло восхождение на одну из самых красивых вершин Кавказа пик Вольная Испания. Ледник знакомый, домашний, сто раз хоженый вдоль и поперёк. Иду по краю ледника под склонами пика Гермогенова, опасности никакой, склоны явно разгружены, накануне с них сошло несколько крупных и множество мелких лавин, теперь несколько дней здесь можно ходить спокойно. В одном месте виден след схода льда. Впечатляет. Лёд, высыпанный как из рога изобилия, пробил во льду же русло глубиной метров десять. Чтобы продолжить подъем, пришлось надеть кошки, спуститься в русло, пройти по нему выше, под скалы, там было легче подняться наверх. Спустившись на дно, я снял рюкзак, отложил ледоруб, отдышался, надел каску (на всякий случай) и достал сигареты. Сел на рюкзак, щёлкнул зажигалкой, но почему-то курить раздумал там, наверху, покурю и полез вверх. Выбравшись из русла на яркое солнце, увидел товарищей, они сидели на рюкзаках метрах в ста выше и ждали меня. Не сделал я и десятка шагов вверх, как за спиной загудело и зашипело. Это гудела моя удача. Черт знает, откуда, но в русло, казалось бы, с совершенно разгруженного висячего ледника, как из огромного брансбойта, с напором в миллион атмосфер, била струя льда, рассыпавшегося в мелкий порошок, так, что казалось, будто течёт вода. Лёд сыпался и сыпался, полностью закрыв русло как могилу, а мои товарищи прыгали как обезьяны, фотографировали меня на фоне стихии и орали, что я опять остался живой. Уже пора было и честь знать, но тут я категорически уселся на рюкзак и закурил, не обращая внимания на призывные крики. Ребята кричали, что из-под скалы надо уходить к ним там уже безопасно. Но я решил докурить. На середине сигареты послышались характерные звуки камнепада. От радости не осталось следа: против камнепада защиты нет, и я философски наблюдал, как белый склон с цепью следов между группой и мной покрывается чёрными пятнами камней, ожидая, что дойдёт очередь до меня. Когда канонада стихла, я бегом преодолел роковые сто метров и снова принимал поздравления.
