Урок - Богат Евгений Михайлович (читать книги без сокращений txt) 📗
В последние годы вышло несколько трудов, посвященных судебной этике, где скрупулезно рассматриваются этические основы в деятельности судьи, следователя, прокуроров, адвоката. Видимо, настала пора поговорить и об этических основах в деятельности литератора, пишущего на судебные темы, и начать — поскольку тема мало разработана — с, казалось бы, азбучного, элементарного. «Суд не на осуд, а на рассуд», — говорили на Руси в старину. Что же бывает, когда «осуд» в печати начинает воздействовать на умы и сердца до «рассуда» в зале суда?
«Шумный ужин с вином затянулся. Изрядно успев надоесть хозяину, гости, однако, расходиться не торопились. Мужчина в черном фраке поднимал очередную рюмку с водкой и, обводя собравшихся за столом помутневшими глазами, торжественно провозглашал тост за гостеприимную хозяйку. Та лукаво щурила свои маслянистые глазки, кокетливо подергивала полуобнаженными плечами, театральным жестом поправляла на груди изящный медальон, колокольчиком рассыпая тонкую шутку».
Это начало не романа из великосветской жизни, найденного в ворохе журналов столетней давности, а досудебного очерка, посвященного «одиссее» (красивое слово настолько полюбилось журналисту, что он вынес его и в название статьи) старшего инженера по технике безопасности РСУ, который во время шумного ужина, казалось бы, равнодушный, не замечая окружающих, «сидел перед телевизором, глубоко утопая в мягком кресле», и только тонкий наблюдатель мог «заметить, как настороженно поглядывали на гостей близорукие глаза из-под дымчатых стекол очков». Я подробно цитирую отнюдь не для того, чтобы познакомить читателя с литературными достоинствами очерка, я делаю это для выявления той тенденции, которая ощутима с самого начала, с первых же строк, очернить личность подсудимого. Очерк был опубликован в один из последних дней судебного разбирательства, когда из ряда документов стало явствовать, что личность эта отнюдь не беспросветно черна и даже обладает некоторыми достоинствами.
Мы же узнаем из очерка, что «герой одиссеи» в чине майора вынужден был оставить бесславно ряды Советской Армии за хищение ящика шоколада, которое он осуществил на посту заведующего интендантством на Дальнем Востоке ради «красивой женщины, требовавшей от него нарядов и развлечений». Речь идет о жене. В дальнейшем эта роковая женщина «жила как английская королева», ибо, перебравшись в новый город, герой столь удачно устроил дела, что в их новой квартире «карельская березка очень смотрелась на нежном фоне японских обоев», а потолок должен был вот-вот обрушиться из-за тяжести хрустальной люстры; на очереди была кооперативная квартира для сына, автомашина и ряд не менее существенных, отнюдь не духовно-нравственных ценностей.
И лишь одного не любил «герой» — «сборищ, которые устраивала его подруга. Эти недоразвитые отпрыски общества, являвшиеся на вечеринки, никак не импонировали его цельной и яркой натуре». Но вот гости разошлись, хозяин поднялся с кресла, подошел к жене: «Ну, как, госпожа Шерер, вечер прошел удачно?»
Имя хозяйки великосветского петербургского салона из «Войны и мира» не возникает для читателя неожиданно. В очерке уже успел мелькнуть Пьер Безухов, которому, как сообщил нам журналист, старший инженер по технике безопасности РСУ «не уступает по широте натуры».
Меня по-прежнему волнуют не литературные особенности, а лишь одно: тенденция автора изобразить «героя одиссеи» как личность не только малосимпатичную (это мы ощутили с первых строк), но и социально чуждую нашему обществу. Ради этого он не жалеет ничего из сокровищницы собственной эрудиции и не останавливается ни перед чем. Мы узнаем далее, что «герой одиссеи», занимаясь поборами, вымогая деньги у изобретателей и рационализаторов на посту руководителя общественного БРИЗа РСУ, обезумел от алчности и страха настолько, что начал по ночам метаться и мучительно стонать, и жена его, эта бесконечно любимая им «капризная и взъерошенная женщина», отказалась «спать вместе, купила себе новую кровать…». Так и написано — черным по белому. Кончается очерк философически: герой под стражей, а жизнь «катится по сверкающим рельсам, отстукивая на стыках дни, месяцы, годы. Для „героя одиссеи“ они будут долгими».
Долгими они для него не были. Через несколько недель после опубликования очерка, после рассмотрения этого дела в кассационном порядке Коллегией Верховного суда РСФСР он вернулся в семью и на работу — в то же РСУ, на ту же должность. В определении судебной Коллегии, заканчивающемся четкой формулой: «От наказания из-под стражи освободить», в качестве одного из решающих мотивов говорится о личности подсудимого, о его воинских заслугах. Позвольте, а ящик шоколада, похищенный на посту заведующего интендантством на Дальнем Востоке?
Он действительно был на Дальнем Востоке в послевоенные годы. Но не заведовал интендантством. И ящика шоколада не похищал.
До этого был он пулеметчиком, командиром огневого взвода, командиром артиллерийской батареи, начальником штаба артиллерийского дивизиона, был тяжело ранен под Воронежем, вернулся из госпиталя на передовую, воевал и на Курской дуге, и под Белгородом и был награжден тремя боевыми орденами и многими медалями, находился в районах боевых действий с первых месяцев войны до 9 мая 1945 года, а после победы десять лет отслужил на Дальнем Востоке, затем уволился в запас.
Переехав на новое место жительства, работая действительно в РСУ в должности старшего инженера по технике безопасности, он, как офицер запаса, получил вне очереди комнату, а потом и малогабаритную двухкомнатную квартиру — 25 квадратных метров на четырех человек. Я был у него дома, сопоставляя живописание литератора, автора досудебного очерка, с событиями и обстоятельствами самой жизни, и могу засвидетельствовать: ввиду весьма скромных размеров этого «салона» Льву Толстому не удалось бы начать сценами в нем многотомную эпопею. Не увидел я ни тяжких люстр, ни карельской березки на фоне японских обоев. Зато познакомился с «госпожой Шерер» (она, же английская королева).
«Госпожа Шерер» при ближайшем рассмотрении оказалась ударницей коммунистического труда, работницей большого завода, деятельной общественницей, членом цехового комитета (в цехе у них 600 рабочих). Она живет с мужем душа в душу, у них дети — сын и дочь. Сын, отслужив в армии, работал на стройке Абакан-Тайшет… Остается добавить, что «черные фраки» эти люди видели лишь в театре, кино, может быть, на концерте.
После освобождения «герой одиссеи» уже получил ряд материальных и моральных поощрений. И администрация, и руководители общественных организаций говорят о нем только хорошее. Но и на суде только хорошее говорили о нем. Не случайно, повторю, опубликование очерка совпало с той стадией судебного разбирательства, когда из показаний сослуживцев вырисовывался весьма положительный образ подсудимого и весьма непривлекательные образы двух рационализаторов, настаивавших (весьма малоубедительно!) на том, будто бы подсудимый путем вымогательства получил у них… сорок рублей. И ничего не меняет, что банальная фамилия подсудимого Петров была в очерке заменена на фамилию одного из малосимпатичных и меркантильных «героев» «Войны и мира» — Берга — при оставлении имени, отчества, должности, места работы, подлинных имен остальных сотрудников РСУ и подлинных имен работников ОБХСС, которые, разоблачив «звериную сущность Берга» (это напечатано черным по белому), не пожалели сил, чтобы его обезвредить. Полагаю, что автор очерка и этих людей поставил в неловкое положение, описав их весьма нехитрые действия по задержанию «героя одиссеи» как хитроумную, крупную, сложную операцию, потребовавшую тонкого ума, стратегического таланта, бесстрашия…
Теперь мне хочется отвлечься на минутку от действующих лиц «Войны и мира», чтобы вернуться к моему первому и последнему в жизни досудебному очерку. Я часто думал о том тяжелом положении, в которое поставил судей, опубликовав его. Статья 10 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик четко формулирует:
