Проклятое клеймо - Шейнин Лев Романович (версия книг TXT) 📗
И, хлопнув сына по спине с такой силой, что у того зазвенело в ушах, старый Закир изобразил на своем лице строгость и легко пошел по крутой тропинке вверх к своему дому.
2
В тот же вечер Джемиль и его родители собрались з доме Хайшет. Хорошие вести, как, впрочем, и дурные, разносятся быстро. И многие рыбаки, узнав о помолвке, пришли поздравить родителей невесты. Хайшет, розовая от смущения и счастья, сидела в углу со своими подругами. Джемиль, как положено древним обычаем, сидел за столом со стариками и пил с ними зеленую скверную водку «раки». Он часто поглядывал в сторону любимой, и каждый раз она вспыхивала от его взгляда, но тут же одним движением ресниц напоминала, что не приличествует жениху ломать старый обычай и уходить от почетной беседы со стариками.
А беседа эта текла, как медленная, «о полноводная река. Говорили обо всем понемногу. О море, об уловах, о ценах на кефаль и бычки, о кознях перекупщиков, от которых не стало житья. О том, что жизнь непрерывно дорожает и становится все более трудной. О том, что американские советники и офицеры уже открыто командуют в Турции, наводнили ее рынки скверными товарами, за которые дерут втридорога. О том, как одна за другой закрываются турецкие фабрики а в городах умирают от голода безработные, а их Дочери и сестры попадают в публичные дома Стамбула, откуда их потом сотнями продают в притоны Аргентины и Бразилии.
За столом сидели все свои, и потому разговор становился все более откровенным. Закир, к словам которого всегда прислушивались его земляки, коснулся главной темы, одинаково волнующей турецких рыбаков и канадских лесорубов, французских докеров и английских шахтеров — всех простых людей на земле. Он заговорил об угрозе войны, о черной туче, нависшей над миллионами людей.
— Наш инспектор и жандармский офицер, — говорил Закир, — все время твердят, что Россия хочет завладеть всем миром и что русские — наши враги. В Стамбуле я даже видел большую карту, на которой показано, как коммунисты хотят разделить Турцию на две советские республики — Эгейскую и Черноморскую.
— Что ты думаешь об этом, Закир? — спросил отец Хай-шет.
— Я думаю, — ответил Закир, — что если бы это было правдой, то инспектору и жандарму не приходилось бы ежедневно твердить нам об этом. Недаром есть старая поговорка: он сказал один раз — и я ему поверил; он повторил это снова — и я усомнился; он начал уверять меня в третий раз — и я «понял, что он лжет...
— А карта? Ты ведь сам сказал, что* видел эту карту? — зашумели старики.
— Я видел ее в Стамбуле, а не в Москве, — улыбнулся Закир. — Кто знает, где печатали эту карту: в Москве или в Нью-Йорке. Потому что сказано было в древности: если хочешь поссорить соседей, скажи одному, что другой зарится на его финики... Чего только не брешут у нас о Москве! Вспомните хотя бы историю с этим скворцом...
Тут все засмеялись, потому что история действительно была смешной. Стамбульская газета «Хуриэт» однажды сообщила, что в Стамбуле разоблачен «очередной агент Комин-форма» и что у этого агента обнаружено кольцо с надписью: «Москва— 155 099», что означает номер этого московского шпиона. Поднялся страшный шум — подумать только! Москва имеет столько шпионов! — но потом выяснилось, что этот агент — скворец, окольцованный одной московской орнитологической станцией, изучающей перелеты птиц.
Между тем мать Хайшет с поклоном подала гостям маленькие стаканчики с крепким кофе.
— Да извинят уважаемые гости ваш бедный дом, — произнесла она, опустив глаза, — но сахара нет. Придется пить кофе с бекмесом...
И она подала бекмес — густо сваренный, как мед, виноградный сок.
— Не смущайтесь, хозяйка, — сказал Закир, — ибо сахара нет во всем поселке. И хорошо, что его нет, поскольку третьего дня в меджлисе депутат Али Дилемре заявил, что сахар не так уж нужен для здоровья, так как слоны, например, обходятся без сахара, а они куда сильнее человека. Да благословенна будет мудрость наших депутатов...
Снова рыбаки засмеялись. А Закир, помолчай, добавил:
— Я не знаю, кто напечатал эту карту, друзья. Но зато я знаю русских. Трижды меня спасали русские рыбаки, когда буря относила мою фелюгу к их берегу. И я всегда находил место за их столом и стакан водки, чтобы согреться, и сухое белье, и чистое платье. И потом русские отравляли меня на родину, и я не слыхал от них ни одного дурного слова... Зато на родине меня каждый раз отправляли в тюрьму и кормили селедкой, не давая пить, и били палками по пяткам, чтобы я признался, что выдал русским какие-то военные тайны и что я коммунист.
Закир замолчал, о чем-то думая. Задумались и остальные старики.
— Я видел уловы русских рыбаков, — вновь заговорил Закир. — Ия могу дать вам клятву на коране, что им вполне хватает своей кефали и камбалы. Нет, они не зарятся на ваши финики...
Сильный стук в дверь прервал эти слова. Потом, не ожидая разрешения, вошел сам господин жандармский офицер Хасан Юджель. Рыбаки встали.
— Селям алейкум,. старики, — прохрипел жандарм, зорко оглядывая стол. — По какому случаю такой праздник в доме?
— Моя дочь Хайшет стала невестой, высокий господин, — ответил, низко кланяясь, хозяин. — Окажите честь мне и моим уважаемым гостям — выпейте рюмку «раки». Или, может быть, кофе?
'Жандарм выпил, не садясь, рюмку водки, а затем сказал:
— Есть приказ стамбульского вали. Пять молодцов должен завтра дать в армию наш поселок. Пять здоровых, молодых парней. И одним из этих пяти будешь ты, Джемиль Баяр...
3
И вот прошел год и один месяц с того теплого июньского вечера. Джемиль часто вспоминал о нем в холодной, грязной солдатской казарме на окраине Анкары, где он отбывал воинскую службу. Ученья начинались с рассвета. Марши и переходы, муштра, какая бывает только в турецкой армии, офицерские зуботычины, серо-желтая рваная, цвета пустыни, шинель, ношенная бог знает сколько лет до того, как ее надел Джемиль, вонючая казарма, короткий, тревожный сон.
В полдень, в разгар ученья, на плац приезжал толстый генерал, командовавший бригадой, в которой служил Джемиль. Генерал с трудом вылезал из старого, обшарпанного форда, офицеры по очереди подходили к нему и, как положено, целовали его пухлую руку. Генерал обходил застывший строй солдат, придирался к выправке, а затем, сердито махнув рукой, уезжал. Офицеры, очень не любившие своего ворчливого командира и называвшие его старым кабаном, сразу веселели и давали команду «вольно». Через час снова начинались марши и зуботычины.
Но Джемиль терпел, хотя такая жизнь скорее походила на каторгу, нежели на военную службу, терпел, так как верил, что впереди, рано или поздно, снова будут родной дом и улыбка Хайшет, и привычный с детства терпкий запах тополей и кизячного дыма, и ласковый синий Босфор, и свежий ветер, заботливо надувающий парус его фелюги.
Так шли дни, и каждый из них был тоскливее минувшего. А с воли приходили дурные вести. Родные писали, что жизнь становится все более беспросветной, что голод и нужда вконец измучили народ. В газетах сообщалось, что министерство юстиции приступает к строительству трехсот новых тюрем «по американскому образцу». Вообще все в стране перестраивалось на «американский образец». В армии открыто командовали американские инструкторы, во всех министерствах, банках и акционерных обществах орудовали финансовые, экономические, торговые и военные американские советники. Тюрьмы были переполнены. Полтораста тысяч человек томились в них только за то, что не были согласны с- политикой правительства, открыто продававшего их родину американским капиталистам.
Но самое страшное было впереди.
4
12 ноября 1949 года солдат разбудили еще раньше, чем обычно, и приказали надеть новое обмундирование. Потом бригаду маршем провели через весь город на анкарский аэродром. Солдаты еще не знали, что должен прилететь личный представитель американского президента Трумэна, который везет подарок турецкому президенту Исмету Иненю (тогда президентом был еще Иненю) — живого индюка.
