Кунсткамера аномалий - Винокуров Игорь Владимирович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
И. Барановский, натерпевшийся страхов в Кашкулаке, задавался вопросами: «Почему отказал надёжный самоход, почему в самый критический момент перегорела лампочка фонаря, каким образом слетела с огромного валуна крепёжная петля верёвки? Не потому ли, что я больше других насмехался над загадками Кашкулака? Мистика какая-то…» Думается, она тут мало уместна, скорее всего это проявления тех самых магнитных, электромагнитных, гравитационных и прочих сил, лишь осложнённых некоей странной экзотикой. А силы эти порождаются ростом напряжения в земной коре – в зонах её тектонических разломов. Ведь именно в таких зонах находятся и Бермудский треугольник, и Уральские горы, и отроги Кузнецкого Алатау со спрятанной в них Кашкулакской пещерой, и, в частности, священная для манси гора Отортен. Так что скорее всего решение относительно прекращения дела «О гибели туристов в районе горы Отортен» было обоснованным в том плане, что его нельзя отнести к числу злодеяний, совершенных человеком. А с горы какой спрос?
Ужас в лесу.
«Страх – чувство, возникающее у человека в случае какой-либо действительной или кажущейся опасности, ожидания боли, страдания. Страх может иметь разную степень: от лёгкого испуга до состояния ужаса». Так утверждается в 41-м томе Большой Советской Энциклопедии 1956 года издания.
Страх и крайняя степень его выражения – панический ужас – довольно-таки неприятные и коварные чувства, особенно в тех случаях, когда человеку совершенно непонятна вызвавшая их причина. Диапазон поступков, которые может совершить охваченный страхом или ужасом человек, может простираться от смешного до трагичного. Непроизвольно поддавшийся этим тёмным чувствам человек, влекомый инстинктом сохранения своей жизни, способен, например, в лесу с ловкостью обезьяны невероятно быстро забраться на дерево, а в доме выпрыгнуть из окна своей «охваченной ужасом» комнаты. И винить его ни в коем случае нельзя.
Всем известен феномен лесных или пещерных страхов, овладевающих человеком без каких-либо видимых причин. Здесь не имеются в виду страхи, вызванные опасением заблудиться, встретиться со злодеем или диким животным и прочее. Сильный человек способен преодолеть эти страхи. Подразумеваются случаи, когда даже сильный и в высшей степени мужественный человек оказывается не в состоянии владеть собой под влиянием внезапно и необъяснимо охватившей его волны ужаса.
Об одной такой истории поведал Павел Гусев. Его очерк «Страх» был напечатан в газете «Московский комсомолец» 21 февраля 1988 года.
В конце августа предыдущего года Павел и три его сокурсника решили на моторной лодке подняться вверх по течению глухой, удалённой от селений речушки в Вологодской области. Двое из его сокурсников были опытны в таких делах, а Павел и его друг Миша – здоровенный угловатый парень – знали о путешествиях лишь понаслышке.
Дней через десять туристы добрались до заброшенного хутора – огромного домины с пристройками на высоком берегу реки. Сразу же за домом начинался глухой частый лес. На берегу, почти у самой кромки воды, стояла чуть покосившаяся банька. А на лужайке перед заброшенным домом, где расположились туристы, лежали старые, местами уже тронутые гниением бревна. Они лежали поодаль от дома: видимо, у хозяев были какие-то соображения на сей счёт, но они почему-то не были воплощены в дело… Все ушли, покинули это место. Когда, почему, зачем?
Впрочем, эти вопросы посетили Павла и Мишу позже. А пока все вчетвером, удобно устроившись на тех брёвнах, держали, так сказать, военный совет: не оставить ли Павла и Мишу здесь вдвоём на несколько дней, чтобы не затруднять их продолжением нелёгкого для них способа продвижения. Решили так и сделать, договорившись встретиться здесь же дней через десять. Павел и Миша остались одни. К вечеру они всё ещё были на той лужайке перед заброшенным домом. В сумерках его угрюмые, тяжёлые очертания, по словам Павла, разрослись и удвоились на фоне темнеющего неба. Сразу пропала охота подходить к дому за дровами. Дом притих, стал таинственным и, в воображении незадачливых путешественников, обитаемым… Но в этом они друг другу конечно же тогда не признались.
Для ночлега выбрали баньку, но утром завтракали все равно наверху, на лужайке.
Дальше стоит предоставить слово Павлу: "День – весь в заботах – подходил к концу. На нас сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее наваливалась темнота, забираясь сначала в дальние углы, в дом, а затем уже выходя по-хозяйски на поляну. Ужинали мы в баньке.
К вечеру Мишка стал совсем молчаливым, а с темнотой забрался на нары в нашем скромном убежище, да так оттуда и не спускался. Я вдруг, вспоминая день, почувствовал какую-то тоску. А может, это была тревога? Днём сходил в сосновый бор, который манил к себе золотистым светом, грибами…
Но прошёл немного, и захотелось вернуться. Даже не понял почему. Хотелось быть на лужайке, на открытом месте. Больше в лес не тянуло. Так же прошёл ещё один день. Мишка сделался совсем угрюмым. Почти всё время проводил у реки с удочкой, искоса поглядывая на меня, как бы изучая моё поведение. Признаться, мне было не по себе. Я не мог оценить своё внутреннее состояние, не мог понять, что со мной происходит.
На третий день решил сходить на охоту. Закинул ружьё на плечо, зашагал в сторону леса, который стоял плотной стеной за домом, в стороне от соснового бора. В лесу меня тут же плотным нудным облачком окутали комары. Лес был старый, весь заваленный умершими, состарившимися деревьями. Они цепляли за руки, ноги, как бы не желали пускать в свою глубину. Буквально метров через сто под ногами захлюпала, зачавкала вода. Сапоги проваливались все глубже и глубже, и во впадинках следов пузырилась, крутилась чёрная вонючая жижа. Начиналось болото. Оно уходило в глубь леса, окружая со всех сторон, и лес казался мёртвым, лишённым жизни. Только комары да мошки липли на потное лицо.
И вдруг я почувствовал, понял, что меня тревожило все эти дни. Я с ужасом осознал, что я здесь не один. За мной кто-то пристально наблюдал! Но откуда? Кто? Я лишь чувствовал, но не видел.
Быстро повернув, я буквально побежал к поляне. Свалился, чертыхнулся, отряхивая налипшую грязь, и вскоре выскочил недалеко от заброшенного дома. Тяжело дыша, прошёл мимо дымящегося костерка, спустился к баньке, открыл дверь – Мишки не было. Не видно его было и на берегу.
Выскочив наверх, я озирался по сторонам, а внутри всё сжалось от подступившего тошнотворного чувства одиночества. Оно наплывало, делая ноги ватными, непослушными. Мишки нигде не было. Я заорал так, что даже сам не понял, что кричу.
Внезапно я услышал Мишкин голос. Он доносился откуда-то сверху. С трудом я разглядел его почти на самой макушке берёзы, которая росла на краю поляны, изящно изгибаясь и нависая над рекой.
Я вскарабкался туда же и, еле отдышавшись, присел на сук чуть ниже Мишки. Он с испугом смотрел на меня, виновато моргая, отводя глаза. «Ты что?» – выдавил я.
И тут выяснилось, что все эти дни Мишка находился в подавленном состоянии, потому что ощущал себя на поляне неуютно. Но главное он понял, только когда я ушёл в лес на охоту. Мишка явственно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает.
Он чувствовал на себе взгляд. Это и заставило его опрометью кинуться к дереву и лишь на его вершине осознать свою безопасность. Тогда я поделился своими ощущениями, которые почти полностью совпали с Мишкиными. Он побледнел, руки судорожно сжали берёзовые ветки, которые служили ему опорой. С дерева мы слезли, лишь когда наступили сумерки.
Не разжигая костра, быстро прошли в баньку, закрылись, поужинали консервами.
Утром долго не вставали, но о вчерашнем не говорили, старались не вспоминать свою тревогу. Позавтракали у костра и вдруг, не сговариваясь, взглянули друг на друга: мы опять начинали чувствовать ужас чьего-то присутствия. Не сговариваясь, мы прихватили ружья и пошли к берёзе.
На ней мы и провели остаток дня. Там, наверху, в шуршащей листве, у нас родился план. Завтра немедленно уходить из этих мест. Мы больше не могли выдерживать эту пытку страхом. Он нас сковывал, превращал оцепеневшие наши фигуры в какие-то мумии. Мы проклинали день, когда решили ехать в эту глушь. И шумные многолюдные московские улицы казались какой-то нереальной, фантастической мечтой.
