Большой вопрос - Неручев Иван Абрамович (читать книги онлайн полные версии txt, fb2) 📗
— Вопрос существенный, хотя и с душком… Подумаю, отвечу.
По существу Кузнецов уже ответил. Да, неприятный вопрос, с душком!..
После ухода Взлетова прокурор продолжал размышлять о его деле. Как поступить дальше? Опротестовать или оставить в нынешнем состоянии?.. Оставить? Но как же сложится тогда дальнейшая жизнь Антонины Николаевны? Несомненно, в скором времени Взлетов лишит ее всякой материальной помощи. Возможно, сделает это не из жадности, но по настоянию своей молодой жены. Она потребует, чтобы Взлетов оборвал все нити, которые так или иначе связывают его с прежней семьей.
Закон в известной мере на стороне Взлетова. Несмотря на свое сильно пошатнувшееся здоровье, бывшая его жена может претендовать на пособие от него лишь в течение года с момента расторжения брака. Если бы брак не был юридически расторгнут, эта обязанность лежала бы на Взлетове до конца дней Антонины Николаевны. А сейчас…
Кузнецов большими шагами ходил по кабинету, мысленно продолжая разговор с Взлетовым:
— Можешь жить где угодно и с кем угодно… В конце концов, это вопрос твоей совести, чести… Но человеку, который многие годы делил с тобой все радости и горести, многие годы бок о́ бок с тобой трудился, для тебя же трудился, — такому человеку ты помогать обязан!
И тут Кузнецов спросил себя: «А нет ли в законе уязвимого места, бреши? Такой бреши, которая дает возможность людям, подобным Взлетову, уйти от ответственности, ускользнуть от своего долга?». Нет, с законом всё в порядке. Закон требует для развода серьезных оснований, величайшей судебной осторожности. Но если так… Если так, то уязвимо только одно — практика судов. Взлетовы добиваются своего изнуряющей настойчивостью, одолевают судей измором. Раз обратился в суд — не вышло, второй — не вышло, третий — не вышло… Ну, а в четвертый, может быть, и выйдет. Надоест возиться, уступят, разведут. Вот именно так и произошло с делом Михаила Кузьмича Взлетова. Окончилось оно неправильным, негуманным решением. Значит, надо пойти на штурм этого решения.
В этот же вечер Кузнецов получил письмо, которое еще сильнее убедило его в необходимости пересмотреть дело.
«Дорогие товарищи прокуроры! Извините, что я беспокою вас. Прежде мама не позволяла мне написать в суд, потому что я была несовершеннолетней. Но теперь мне исполнилось шестнадцать лет, я хочу обо всем написать. И маму не буду спрашивать.
Очень прошу вас помочь — и маме, и папе, и мне. Больше двадцати пяти лет папа и мама жили вместе. Жили хорошо, дружно. Почему теперь им не жить так же? Зачем им ссориться, враждовать?.. Я не совсем понимаю, кто прав, кто виноват. Всё же мне кажется, что права мама. Очень мне жаль маму. И еще мне жаль себя. Конечно, о самой себе неудобно писать, но это же правда.
Папа говорит, что я теперь взрослая, что у меня впереди своя жизнь и мне не надо обращать внимания на то, что случилось между ним и мамой. Нет, я не согласна. Мне и теперь нужен отец, нужно его ласковое слово, его забота. И еще я думаю об одном. Ведь и у меня, возможно, когда-нибудь будет своя семья. Как же я буду жить в своей семье? Всё время буду опасаться, что со мной поступят так же, как с мамой?.. Нет, пусть уж лучше не будет у меня никакой семьи. Буду лучше жить одна!
Разве можно жить так, как мы живем сейчас? Мама страдает, хотя и старается при мне не плакать. Я тоже страдаю. Мама ненавидит ту женщину, к которой ушел папа. Та женщина, наверное, тоже терпеть не может маму. И я ненавижу эту женщину… И это всё — слёзы, страдания, злость — из-за одного человека, из-за папы.
Очень прошу вас, товарищи прокуроры, помогите ему одуматься, вернуться в тот дом, где его любят. Мы до сих пор помним папу таким, каким он был прежде, — добрым, хорошим. Только бы он вернулся. Тогда всё плохое забудется.
Еще раз извините за беспокойство. С искренним к вам уважением Светлана».
Письмо взволновало Кузнецова. Он назвал его обвинительным актом дочери против отца. И подумал: нужна ли новая встреча с человеком, неприглядность которого и так уже очевидна? Для чего же встречаться еще?
Однако тут же Кузнецов остановил себя: спокойнее! Работнику юстиции не положено горячиться. Больше выдержки, больше самообладания!.. Встреча должна состояться. И не формальная встреча, а такая, чтобы она помогла Взлетову понять грубейшую его ошибку. Понять и самому добровольно исправить!
Покидая здание прокуратуры, Кузнецов подумал, что день прошел недаром.
«Я готов снова встретиться с вами, профессор. Ради вашей жены, вашей дочери… Ради вас самого!».
И всё же Кузнецов не смог встретить Взлетова так же, как встретил его в первый раз. Сердце мешало, оно было во власти неприязни к человеку, который пришел лишь за тем, чтобы отстаивать заведомо неправое дело.
— Что скажете, профессор?
Взлетов сразу заметил, что прокурора точно подменили: короткий кивок головы, холодный тон, ни намека на улыбку.
— Разрешите? — спросил Взлетов, как и в прошлый раз вынув коробку папирос (он сразу ощутил встревоженность, но не хотел ее обнаружить).
— Пожалуйста, — отозвался Кузнецов, перебирая на столе бумаги.
— Вам, товарищ прокурор, не предлагаю. Вероятно, вы позднее выкуриваете вечернюю свою папиросу?
Взлетов умышленно задал этот шутливый вопрос: ему хотелось восстановить интимный тон прошлой беседы.
— Слушаю вас, — сдержанно сказал Кузнецов.
— Право, не знаю, с чего начать. Вы задали такие вопросы…
— Можете не отвечать.
— Но почему? Что случилось?
Прокурор молча передал Взлетову письмо Светланы. Этим письмом, этим страстным обращением дочери он рассчитывал нанести Михаилу Кузьмичу первый удар, нанести в самое уязвимое место — в сердце.
Взлетов медленно прочитал письмо. Он пытался сдержать себя, но не мог: руки дрожали, каждый мускул лица был напряжен.
— Теперь я понимаю, чем вызвана ваша неприязнь, товарищ прокурор.
— А я не понимаю вас, профессор: почему вы вернули письмо? Почему не оставили его себе?
— Оно адресовано вам, в прокуратуру.
— Формально — да, неформально — вам! Оставьте его себе.
— Зачем?
— На память. Храните его, как укор. Ваша дочь никогда не оправдает вашего поступка. И не только дочь… Ни один честный человек!
— Голословное утверждение, товарищ прокурор! Многие люди глубоко сочувствуют мне…
— Многие? Так ли это, профессор? Кто на вашей стороне? Несколько сердобольных обывателей из месткома. Предположим, вы можете разжалобить еще двух-трех человек, даже судей иногда можно взять измором. Но народ…
— Не думаю, товарищ прокурор, чтобы вы имели сейчас основание говорить от имени народа.
— Бывают случаи, товарищ профессор, когда мы, прокуроры, имеем право представлять государство, а стало быть — говорить от имени народа… Жаль, чертовски жаль, что по нашему недосмотру мы раньше не использовали в суде это право.
— Что вы хотите сказать?
— Лишь то, что некоторых товарищей, независимо от звания, общественного положения, надо чаще проветривать, проветривать на сильном, свежем ветру!.. Я сейчас говорю не только о вас, но и о жизни вообще… Разве не бывает, что мы иногда ошибаемся в людях… Иной человек занимает хорошее место, среди окружающих слывет добрым, честным, чутким… Надо полагать, что и вы не на последнем счету. Вероятно, и вас нередко принимают за отзывчивого…
— Конечно, ошибаются? — усмехнулся Взлетов.
— Насчет отзывчивости, возможно. Посудите сами, можно ли назвать отзывчивым человека, который по своей воле или в угоду возлюбленной отнимает кусок хлеба у другого, близкого, родного человека… Больше четверти века вы прожили с женой, а потом… потом бросили. Изумительная отзывчивость, похвальная щедрость, удивительная чуткость!
— Она сама виновата во многом.
— Дочка тоже виновата? Дочка тоже заслужила, чтобы ее бросили?
— Это другой вопрос. Имея новую семью, я не могу раздваиваться. Жена не хочет. Зачем ей, кормящей матери, причинять страдания?
