Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян (ЛП) - Щерек Земовит (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Мы поискали места на ночлег, потому что вместе было дешевле. Лифт в гостинице, и правда, имелся, но он не работал. Его двери, как и всю стену, оклеили фотообоями в осенние листья. На стенке висела батарея отопления, а поскольку ее обклеить было никак нельзя, то замалевали краской коричнево-оранжевого цвета. Двери плотно не закрывались. Сексом мы занялись, скорее, со скуки. Бухать нам уже не хотелось, а вечером тоже ведь следовало что-то делать.
Утром мы вместе выбрались в Алупку. На старой «волге», которой управлял грузин, таксист, рассказывающий, что он был героем Отечественной войны и кавалером посмертной медали Героя СССР [127]. «Волга» кашляла и тяжело дышала, пару раз глохла, так что ее нужно было подталкивать — но мы доехали.
В Алупке ничего интересного не было, но дальше нам ехать не хотелось. Мы сидели на бетонных плитах, заменявших здесь пляж, и глядели, как русские жарятся на солнце. К меня еще появилась мысль, что из следовало перевернуть, а то пригорят. Алупка, в основном, состояла из крошащегося бетона, и вообще, бетона здесь было даже слишком много. Отовсюду торчала какая-то арматура. Ржавчина и рассыпание, и на всем этом — голые, покрасневшие от солнца людские тела. А потом наступил вечер, и было бы неплохо, раздумывали мы, найти какое-то местечко, чтобы поспать. И так уж сложилось, что как только опала апельсиновая пыль, мы увидали широко лыбящегося нам типуса, похожего чем-то на грузина, а чем-то на цыгана.
И этот вот грузино-цыган начал развертывать перед нами видение охренительной квартиры, недалеко от моря, рядом с водочной лавкой. Всё есть, — говорил он. Магазин есть, — расхваливал, — правда, не круглосуточный, но хозяин живет этажом выше, так что, ежели чего, стучишь, и этот хозяин жаждущей душе поможет, никогда страдающего не бросит в беде. Ну а сама квартира — мед-малина! Там мы будем одни-одинешеньки на всю квартиру, и вообще: шик, пальчики оближешь. Всего лишь да девятьсот девяносто девять с носа, дешевка, случай, рекомендую от всего сердца.
И он был настолько ангажирован тем, что говорит, для него это было настолько важно, что мы пошли. Тип повел нас по улицам, которые затем превратились в улочки, а затем вообще — проулками между домами, настроенными совершенно без какого-либо плана или смысла.
Цыгано-грузин, похожий на какого-то худого птица с огромным адамовым яблоком на худой шее и носярой, словно клюв тукана, вел нас через какие-то ходы и дыры, мы же подавляли в себе, каждый по отдельности, опасение (как расистское), что раз это цыган, то риск, что нас наебут, выше обычного.
И вот так мы шли, погруженные в благородном подавлении и на всякий случай думали, что ежели чего, то с цыгано-грузином мы справимся, без всякого, разве что он нас заведет в место, где будет больше цыгано-грузин.
Но где-то через минут тридцать марша нашим глазам открылся массив хрущовок, с которых облезало все, что только с хрущевок способно облезать. И где-то в фоне блеснуло Черное море. В последних, чтобы было еще более дешево, лучах заходящего солнца.
Имелась и обещанная лавка со спиртным. Причем, в обещанной непосредственной близости от квартиры, потому что прямо под окном. Под магазином местная пацанва организовала для себя нечто вроде пивного садика, выставив на том, что при очень большой степени открытости миру можно было бы назвать тротуаром, какие-то ящики, старые стулья и столики. И они там весело выпивали друг с другом, один даже играл на гитаре, и им было очень даже хорошо жить.
Лестничная клетка припоминала мне все фильмы о постапокалиптическом мире, которые я только видел: люди живут в развалинах давних цивилизаций, но уже не знают, для чего все это служило, и все оно уже просто валится в распад, а сдвинутые в каменный век homo sapiens разбивают шатры из шкур в развалинах — ну, допустим — Sony Center на Потсдамер Платц в Берлине.
Здесь же было темно и липко. Воняло настолько интенсивно, что все попытки выделения отдельных запахов напоминали попытки описания дегустатором вкуса выпитого только что одним махом стакана спирта.
В трехкомнатной квартире на первом этаже нас ожидала бабушка: как оказалось, теща нашего цыгано-грузина. Владелица: хазяйка.
Цыгано-грузин попрощался и исчез, а хазяйка вручила нам ключи, оприходовала гривны, называя их рублями, показала, где горячая вода, а где холодная, честно предупредила, что с газовой колонкой следует быть поосторожнее, потому что может взорваться, пожелала приятного отдыха на море и ушла. Она только категорически запретила открывать двери в коридоре.
В лавке со спиртным мы накупили кучу маленьких бутылочек с джин-тоником и вернулись на квартиру. Мы пили, сидя на балконе и пялясь на море, поблескивающее между превратившимися в рассадники бедности хрущобами и гадали, что такое может находиться за той дверью. В конце концов мы не выдержали. Я повернул ручку. Дверь не была закрытой. Посреди пустой комнаты стоял гроб. Пустой, покрашенный черной краской гроб. И ничего более.
Когда я проснулся, Хайке уже не было. Ее рюкзака тоже. На столе лежал листок из дорожного блокнота с адресом ее электронной почты, но без телефонного номера. Девушка написала, чтобы я обозвался, и что нужно будет обязательно встретиться, когда она уже возвратится из Сибири. У нее, в Берлине, или у меня, в Кракове. Еще она писала, что ей было приятно, чтобы я так сильно не брал в голову все дела, связанные со славянскостью, германскостью, русскостью и польскостью, что — в конце концов — все это фигня на палочке. Внизу был e-mot поцелуя (:*), а еще она подписалась именем и фамилией. Я рассмеялся, завалился на кровать и закурил, хотя по утрам я никогда не курю. Солнце заглядывало в комнату, кося лучами: свежее и радостное.
В Ялте на главном проспекте стояли фотоателье с высшим светом. Можно было переодеться в члена царского семейства, в пирата или мушкетера.
Обязательным элементом всех тех интерьеров была роскошь. Без роскоши никакой забавы не было, никто бы не заплатил ломаной гривны или, как говорили здесь, рубля. Те, у кого не было средств на царские ателье, могли сделать фотку с небольшим крокодильчиком. Пасть у него была заклеена скотчем. «Эт чтобы не уебал [128]», — пояснил мне переодетый пиратом мужичок, сдававший крокодила в аренду. Половина зубов у пирата была замазана черным маркером, как будто бы их у него не было. Еще имелась хроменькая обезьянка и дофига попугаев. На самой вершине Ай-Петри в тумане стояли верблюды. Их туда завозили автобусами, чесслово. Изо всех окон торчали верблюжьи головы. И всего этого для меня начинало делаться уже слишком.
В Алуште длилось нечто вроде русского карнавала. Когда уже совершенно измученный автобус, которым управлял такой же измученный водитель, выблевал меня на автовокзале, я погрузился в этот весь карнавал по самые уши. Здесь каждая стенка пульсировала русским диско, это же диско лилось из каждой трещины, протискивалось между машинами, припаркованными в каждом месте, которое только можно было представить, между выгнутыми металлическими листами, выкрошившимся бетоном, вывесками из ДСП, кириллическими буквами, вырезанными из цветной пленки и налепленными на что только было можно.
Несколько отупевший, я отправился искать квартиру. Уже через несколько шагов меня догнала бабушка с картонной табличкой в руке. Бабушка обаятельно и обезоруживающе улыбалась, а на табличке было написано, что недалеко и недорого. Я пошел за ней. И вновь я погрузился в чрево антиурбанистики и антиархитектуры, и попали мы в рахитический дом, построенный непонятно из чего, потому что здесь было все: дерево, кирпич пустотелый и обычный; то там, то сям конструкция была облеплена еще и пластиковым сайдингом. Перед домом, на лавочке сидела очень белая, желеобразная дама. А рядом с ней — такой же белый и такой же желеобразный мальчик, явно ее сын. Выглядела эта парочка как черноморские медузы, из которых кто-то вылепил людей.
