За языком до Киева - Успенский Лев Васильевич (читаемые книги читать txt) 📗
И теперь от всего варварского великолепия нам осталась одна прибрежная «табличка»: имя «Гостинополье» — 12 букв, которые стоило бы, пожалуй, выложить на берегу чистым золотом…
Сами скажите, что можно будет подумать, если через год или два какому-нибудь прекраснодушному, но ничего не смыслящему в истории Родины человеку придет на мысль заменить напитанное временем, беременное прошлым имя каким-нибудь практически удобным новообразованием? «Отрадное». Или «Перевалочная». Или «Рыбосовхоз»… Мало ли какие названия могут подойти к сегодняшнему Гостинополью?
В разных случаях имена-памятки имеют не одинаковый характер вот в каком отношении.
Нередко случается, то древнее сооружение, которому они обязаны своим существованием, вопреки всем превратностям истории сохранилось.
Скажем, населенный пункт ABA в Бирме, означающий, как говорят, «Рыбный пруд». Так здесь из семи прославленных историей страны рыбных озер-садков и посейчас пять сохранились.
Вот на острове Рюген в Балтийском море и в Эльзасе имеются два селения, носящие сходные имена: АЛЬТЕНКИРХЕН и АЛЬТКИРХ. Оба значат одно: «Старая церковь». Я не знаю, как там обстоит дело сейчас, но еще на рубеже веков в справочниках можно было прочитать по поводу обоих: «древняя церковь сохранилась».
Конечно, умилительно наблюдать такое чудесное стечение обстоятельств. Но, пожалуй, еще драгоценнее те случаи, когда имя — мы это уже видели — переживает вещь. Когда таинственная сила языка, слова, как янтарь насекомое, облекает то, что казалось некогда таким вечным и нетленным по сравнению с человеческой речью, и сохраняет гранит, кирпич, гордые колонны и непреодолимые стены внутри себя, столетиями, после того как в реальном мире от них уже не осталось и порошинки… И неудивительно, что иногда, рассматривая поразительный отпечаток жизни в слове, мы не можем все же точно установить: что, собственно, он изображает?
Вот в очень древнем по топонимике Лужском районе Ленинградской области на берегу большого озера Врево стоит деревенька ЗАТУЛЕНЬЕ. Имя ее не вызывает нашего недоумения; как сказано в словаре Даля:
«Затулять, затулить что — заслонять, заставлять, закрывать… Затуленье — действие по глаголу…»
Но вот почему открытая всем ветрам деревенька получила такое имя, кто и от кого, чем, как и когда в ней «затулился» — как мы узнаем теперь?
Есть город БЕРДИЧЕВ. Топонимисты спорят: то ли от славянского «берда» — гора, крутизна, а иногда наоборот — пропасть, обрыв, то ли от племенного тюркского имени «берендичи» (находились в старых грамотах написания его имени БЕРЕНДИЧЕВ), а может быть, от личного имени Бердич?
Трудно склониться к одному из мнений, и имя-памятка дразнит нас своей неполной ясностью… Но сколько в мире могильных плит, сколько загадочных папирусов, таинственных дощечек, «ронга-ронга» тоже ожидают еще своего объяснения и прочтения…
Мне лично хотелось бы, чтобы Бердичев был из «берендичи». Тогда бы он связался со сказочными «берендеями», правда, очень мало похожими на своих далеких южных и азиатских тезок.
Помните в «Слове о полку Игореве» мрачноватые и полные таинственного очарования строки о том, как «див» с вершины древа кликал о походе Игоря, звал прислушаться к его голосу и Волгу, и Поморье, и Посулье, и Сурож, и Корсунь, «и тебе Тмутороканьский болван!».
Не знаю, как у вас, у меня всегда кровь холодеет в жилах, когда я читаю это, и выступает сквозь марево южной горячей мглы над древней Тмутараканью варварски-грубое и величественное чудо, какой-то неведомый нам колосс, какой-то истукан, «болван», изваянный из камня или дерева и глядящий в будущее и прошлое незрячими, но пылающими глазами.
О затянутом туманом времени идоле у нас осталось только одно напоминание в гениальном «Слове». Но ведь были и другие «болваны», стоявшие и много позднее в разных местах мира наших прапращуров. Память о некоторых донесли до нас только топонимы.
Я слышал, как однажды три молодых геолога, изучая по карте свой будущий маршрут, вдруг отчаянно захохотали: они наткнулись на название БОЛВАНСКИЙ НОС. «Вы говорите, что наш Рыжий здесь еще не побывал! — радовался один. — А как же тогда его нос туда попал?» («Рыжий» — был их не слишком любимый начальник.) «Нет, но надо же придумать такое имечко, экая бессмыслица!» — возмущался другой.
А не было ни «Рыжего», ни «бессмыслицы», была только их слабая осведомленность о прошлом своих предков.
Мыс Болванский Нос находится на острове Вайгач. «Нос» у поморов и значит «мыс», такое обозначение свойственно многим языкам. По-турецки, например, «бурун» тоже значит и «мыс» и «нос». А Болванским северный мыс стал, вероятнее всего, потому, что некогда на нем высилась грубо вытесанная из плавника или из камня статуя, идол. Мыс был у ненцев обителью бога Весану, и на нем праотцы наши нашли, по-видимому, много изображений разных языческих богов, по-старорусскому — «болванов». О чем, кстати, сохранились отрывочные сведения в древних документах и преданиях.
Есть еще на Урале одно место с названием того же корня: гора, именуемая на местном языке БОЛВАНО-ИЗ — «Болванский камень». Геологи склонны объяснять его присутствием на подобных вершинах так называемых «столбов выветриванья», каменных образований, сохраняющих внешний вид башен, колонн, грубо намеченных фигур, которые наши далекие предки просто «принимали» за каменных идолов.
Это не меняет, конечно, языковой сущности названия, но вряд ли можно считать, что объяснение всегда и во всех случаях точно. Могло быть и так, но где-то русские зверобои и землепроходцы наталкивались и на самые настоящие капища идолопоклонников. Стояли же деревянные и металлические изображения древнерусских богов Перуна, Мокоши и других на холмах над Днепром до так называемого «крещения Руси».
Можно найти и другие косвенные подтверждения такой точки зрения.
В Буковых горах в Венгрии есть вершина — не очень высокая, всего около километра над уровнем моря — по имени БАЛЬВАНЬКЁ. Слово «бальвань» по-мадьярски означает «кумир», «идол». Слово «кё» — камень. Имя места является как бы точной калькой далекого уральского Болвано-Из.
В других частях мира, у других племен названия такого типа — вещь вполне обычная. В Ковенской области Литвы на правом берегу Немана имеется курган, называемый ПОГАН-КАПАС (Языческая могила). Может быть, когда-то и его увенчивали какие-нибудь ритуальные изображения?
Есть грустная и вместе с тем властная сила в этих следах прошлого. Мы часто, может быть слишком часто, говорим о «романтике» и постоянно проходим мимо воистину романтических предметов, совершенно не замечая их.
Возможно, надо иметь прирожденную чуткость к таинственной прелести географических названий: с раннего детства у меня мурашки шли по телу, как только до слуха моего или до глаза доходили странные, причудливые, самой непонятностью своей привлекающие созвучия — КРАКАТАУ, СКАГЕРРАК, КЮРАСАО, ЯМАЙКА… Иногда притягивало полупонятное, полускрытое их значение. БАТОН-РУЖ? (По-французски значит «красная палка».) Почему такое имя дано небольшому городку в Соединенных Штатах, на берегу полноводной Миссисипи, реки Гека Финна, реки Сэмюэля Клеменса — Марка Твена?
Есть версия, согласно которой во времена первого проникновения белых (а ими были французы) в бассейн великого североамериканского потока здесь был установлен красный столб, подражание тотемным столбам краснокожих. Он указывал линию размежевания между хозяевами Американского материка и их невесть откуда явившимися гонителями. Его-то французы и назвали Батон-Руж, красный столб, а через него и самое место получило это имя. Немецкий топонимист XIX века И. Эгли, рассказывая о нем, замечает: «Имя это — клочок истории…»
Трудно сейчас поручиться, что рассказ Эгли — точная истина. По другим сведениям, в названии сохраняется память о некоем индейском вожде тех мест по прозвищу «Красный посох» или «Красная палица». Мне первая версия представляется более естественной, она и более романтична, если угодно. Течет могучая река. Над ее водами, в 200 километрах от безбрежной дельты, среди буйной растительности или на открытом лугу высится огромный выкрашенный суриком столб. На него с разными чувствами взирают и хмурые гонимые индейцы, и бородатые пришельцы с жадными душами… И вот проходят века, и нет уже установленного «на веки вечные» столба, нет ни краснокожих с ястребиными лицами, ни их свирепых гонителей. Сам французский язык перестал звучать на Миссисипи. А имя места живет. Будет жить и тогда, когда все переменится вокруг еще сто раз, если, конечно, его не разрушать сознательно или по невежеству.
