Дело было в Педженте - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор (версия книг .TXT) 📗
— Вроде крадется кто-то, — встревожено говорит он. Петруха покидает пост, на который его поставил Сухов, и тем самым провоцирует всю последующую ситуацию, в результате которой Абдулла снова становится хозяином положения. По сути же эта сцена иносказательно говорит о том, как русский марксизм, не определившись концептуально, поставил под удар будущее коммунизма.
Да, в нашей стране не все члены партии были коммунистами, и не все коммунисты были членами партии. Другими словами, уход с поста Петрухи (на уровне второго смыслового ряда) — утрата марксистами бдительности по отношению к проявлениям чуждой России концепции управления.
“Враг не дремлет!” — лозунг-штамп времён сталинизма, над которым смеялась (и до сих пор бездумно смеётся) наша либеральная интеллигенция. Но многие, казалось бы затасканные во времена Сталина лозунги (Кадры решают всё! Наше дело правое, победа будет за нами! и др.), обретают в конце ХХ столетия новое звучание и наполняются иным, далёким от легкомысленного ёрничества, содержанием.
— Гюльчатай! Гюльчатай! Принеси воды! — слышится сдавленный голос Абдуллы, который не преминул воспользоваться шансом, предоставленным ему Петрухой.
В библейской концепции управления существует алгоритм, в соответствии с которым в кризисные периоды возникает потребность информационной поддержки для активизации процесса освещения обстановки и принятия решения по вопросам, требующим дополнительных ресурсов. “Вода”, как уже не раз отмечалось ранее, во многих иносказаниях — образ информации. Вода бывает “мёртвая” и “живая”. Написанное слово — мертвое. Все пророки (Моисей, Христос, Мухаммад), через которых Свыше шло Откровение (Благая весть) людям, сами ничего не писали. Они несли миру “живую воду”. Но “живая вода”, при отсутствии осознанной системы информационной безопасности, в процессе превращения в “воду мёртвую”, в руках “обладателей писания” может превратиться из средства созидания в средство разрушения.
«Россия скроена так, что в её организме работает принцип мёртвой и живой воды. Вспомните русские народные сказки, где изрубленного на куски героя собирают по частям и сращивают мёртвой водой, а живой оживляют… Петербург, например, был построен под знаком звезды Водолея Садаль, имеющей функцию мёртвой воды. Заложив мертвый знак в организм Петербурга и рассчитывая умертвить в нём Россию, чёрные творцы (Абдулла тоже чёрный) просчитались… Они упустили из виду тот факт, что мёртвая вода не только жёстко испытывает и омертвляет… Она ещё и сращивает разрозненное. Пройдя через испытания мёртвой водой и выстояв, русские подошли вплотную к новому этапу: процедуре оживления омертвевших частей своего организма». (Прогноз астролога Тамары Глобы о судьбе России, газета “Новая система” № 3, 1998 г.)
“Принеси воды!” — это иносказательное выражение потребности Чёрного Абдуллы в информации, необходимой ему для выхода из-под давления долговременной стратегии сталинизма, заложником которой 20 лет (с 1933 по 1953 годы) была библейская концепция управления. В подобных случаях бездумное поведение периферии Глобального Предиктора становится смертельно опасным как для самого еврейства, так и для его хозяина.
В фильме нет сцены, в которой было бы показано, как Гюльчатай открывает двери камеры, где содержался заложник. Зритель должен её домыслить, поскольку видит он только то, как Чёрный Абдулла отворачивает голову своей спасительнице. Что же в иносказательном плане может означать этот эпизод?
В фильме Абдулла не просит открыть двери; он просит принести воды, а зарешёченное отверстие в предыдущем кадре — указатель на то, что нормальный человек, даже если он верноподданный, но думающий о последствия своих поступков, мог бы выполнить приказ бывшего хозяина, не подвергая собственную жизнь смертельному риску, тем более, что еще совсем недавно Абдулла чуть не перебил весь гарем.
Конечно реальная жизнь и жизнь в кино — две большие разницы, хотя содержание кинокартины не всегда представляет собой развлекательный сюжет, цель которого — доставить удовольствие от его созерцания зрителю. Кино настоящее — это прежде всего произведение искусства, а искусство всегда символично. В современном кино зомби, биороботы — полноправные герои американских триллеров, но ни одному зрителю не придет в голову сопереживать «судьбе» биоробота. В “Белом солнце пустыни” судьбе Гюльчатай все сопереживают, хотя её поведение не отличается от поведения человека, лишенного свободы воли, т.е. по сути своей — биоробота, запрограммированного на самоликвидацию. Но ведь и еврейство, словно биоробот, подчиняясь заданному библейской концепцией алгоритму поведения, бездумно обеспечивает ей (концепции) информационную поддержку и бездумно привносит в неё информацию концепции общественной безопасности под названием — “Мёртвая вода”.
После этого еврейство неспособно, как прежде исполнять своё предназначенье — нести на себе функцию дезинтегрированного биоробота по распространению и защите библейской концепции от вторжения ей чуждых, и потому оно обречено на гибель, но не в физическом смысле, как это показано в фильме, а информационно. Гибнет оно в соответствии с формулой: Положение обязывает. Если положение не обязывает, то оно убивает: сначала информационно, а затем — физически. Информационное соприкосновение еврейства с концепцией общественной безопасности под названием “Мёртвая вода” более не обязывает его быть еврейством и периферией древнеегипетского знахарства.
В период, когда мы были заняты, раскрытием второго смыслового ряда Картины 13, 20 ноября 1998 года в Санкт-Петербурге в подъезде своего дома из автомата американского образца «Агран-2000» была застрелена Галина Старовойтова, личность по своему харизматическая и в неком роде — олицетворение демократии и еврейства в одном лице. Трудно конечно образ Старовойтовой (особенно по внешним данным) соотносить с образом Гюльчатай, и тем не менее гибель Старовойтовой — и в хронологическом и в информационном плане — явление знаковое: это знак того, что Абдулла уже свернул шею Гюльчатай, ознаменовав этим актом завершение миссии еврейства в глобальном историческом процессе.
Как удалось столь сжато и выразительно сделать этот эпизод, в котором на уровне второго смыслового ряда, проявился образ общности, лишенной свободы выбора и действующей в соответствии с неким алгоритмом, навязанным этой общности извне? По нашему мнению, после ухода из жизни А.С. Пушкина, такое под силу только в рамках коллективного творчества, когда в процессе съемок творческое начало коллективного бессознательного замкнуто на какие-то более высокие уровни, по сравнению с индивидуальным творческим началом режиссера-постановщика или сценариста. И не удивительно, что этот эпизод в сценарии В.Ежова и Р.Ибрагимбекова выглядит совсем иначе.
«Гюльчатай положила кувшин на землю.
— Гюльчатай, — услышала она своё имя; голос, произнесший его, заставил её задрожать. — Подойди к двери.
Гюльчатай приблизилась к двери. В небольшое оконце она увидела связанного Абдуллу.
— Открой лицо! — сказал Абдулла, пронзительно глядя на бывшую жену. — Теперь отодвинь засов, — продолжал он, когда она подчинилась ему. — Подойди сюда!
Женщина шагнула за дверь. Она шла к Абдулле, как кролик к удаву, не смея отвести глаза от страшных глаз своего мужа.
— Развяжи, — приказал Абдулла.
Женщина послушно освободила его от веревок. Абдулла положил руки на плечи жены. Глядя ей прямо в глаза он сдавил ей горло и отпустил. Она упала на пол».
Если бы эпизод с освобождением Абдуллы был снят строго в соответствии со сценарием, то на экране предстала бы банальная история, в которой не осталось бы места для творческого участия зрителя: все умолчания были бы досказаны однозначно, но с этой однозначностью исчезла бы и та “мистика” (в переводе с греческого это слово означает — тайна), которую мы и назвали вторым смысловым рядом и которая собирает отдельные, иногда даже не связанные друг с другом фрагменты сюжета, в исторически значимую целостность, о которой прямо рассказать нельзя, но которую, при наличии ключей к иносказанию и понимания общего хода вещей, увидеть можно. Если, конечно, есть желание понимать и видеть.
