Есть ли будущее у капитализма? - Дерлугьян Георгий (книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Финансиализация повышает динамизм капитализма. Она облегчает «творческое разрушение» существующих структур капитала (например, отдельных способов промышленного производства) и подстегивает развитие новых технологий, товаров, производственных процессов и мест производства. Но в своей крайней форме она направляет инвестиции на все более краткосрочные прибыли, подрывая долгосрочный, более фундаментальный рост. Она также создает спекулятивные пузыри и приводит к обвалам. Она увеличивает рыночное давление на фирмы, показывающие окупаемость капиталовложений ниже медианной, поощряет к выводу инвестиций из все еще прибыльных старых фирм, а потому снижает заработную плату и сужает тенденцию промышленного капитализма к распределению прибылей через повышающуюся заработную плату. Она усиливает неравенство.
Финансиализация ведет к такой доходности по инвестициям, которая значительно перевешивает доходность по занятости. Трейдеров она награждает больше, чем производителей материальных товаров (и, несмотря на несколько прославившихся исключений, гораздо больше, чем основную массу предпринимателей). Она заставляет все остальные типы фирм больше платить за финансовые услуги. В 2010 году объем бонусов для работников индустрии ценных бумаг в одном только Нью-Йорке составил 20,8 миллиарда долларов; 25 менеджеров хедж-фондов с наибольшим доходом заработали 22,7 миллиарда долларов. И все это было уже после того, как крах рынка позволил увидеть, какой ущерб финансиализация нанесла всей остальной экономике.
Хотя технологическое устаревание и пространственная реорганизация — общие черты капиталистического роста, эти процессы были еще больше ускорены финансиализацией. Она увеличивает скорость перемещения инвестиций от старых индустрий к новым и из старых мест в новые. Результатом стали не только технологические и экономические изменения, но и миграции людей. Быстрая урбанизация в развивающихся странах и обветшание промышленных городов в старых странах ядра — две стороны одного и того же процесса. На падение прибыльности промышленного производства европейские и американские компании в ряде отраслей ответили тем, что сократили своим рабочим компенсации, ввели новые технологии, надавили на правительство, чтобы оно предоставило налоговые льготы или же прямые субсидии, и/или перевели свое производство в другие страны. В некоторых случаях производство было выведено даже после того, как корпорации нажились на субсидиях и сокращении заработной платы, нарушив принятые ранее обязательства по сохранению производства внутри страны. Неолиберальные правительства помогли корпорациям сломить силы профсоюзов, сопротивлявшихся этим изменениям. Это способствовало потере хороших рабочих мест, которую Коллинз считает долгосрочной угрозой, но важно понимать, что причины этого процесса были не только технологическими. Финансовый капитал создал возможность для быстрого перемещения промышленного производства.
Подвижные финансовые ресурсы раздувают пузыри цен на активы. Яркий пример тому — длительный международный бум недвижимости конца XX века. Он привел к чрезмерному росту цен на недвижимость, особенно в городах и туристических районах. Часто он способствовал экономическому дисбалансу и создавал другие искажения, но главное, он связал в одну гигантскую международную систему недвижимость и строительство, личные сбережения владельцев домов и местные банки, раньше известные своей осторожностью. Именно эти связи породили системный риск, который привел к кризису 2008–2009 годов.
Этот системный риск был усилен новыми техниками финансовой инженерии и инвестирования. Хедж-фонды и деривативы стали играть главную роль в экономике, чему способствовало недостаточное регулирование. По сути, это означало развитие ряда новых финансовых инструментов, многие из которых соединяли различных экономических акторов в единую сеть взаимных обязательств (например, долговых и страховых) и привлекали беспрецедентное количество денег к этим новым видам инвестирования, используя полученные деньги в сделках, которые в значительной части были скрыты от глаз публики.
Множество устойчивых, как тогда, казалось, локальных активов, вроде ипотечных закладных, связывалось в ценные бумаги, которыми на глобальном уровне торговали инвесторы, не способные оценить их базовое качество. Хотя многие из новых инструментов были разработаны для снижения риска и повышения предсказуемости капитализма, они стали объектом по большей части спекулятивных сделок. Риск стал более концентрированным и опасным. Частным фирмам стало труднее понять, сколько у них рисков и с какой стороны ждать угрозы.
Деривативы, то есть, по существу, ценные бумаги, обеспеченные оценками возможной в том или ином будущем цены базового актива, использовались в качестве страховки, которая должна была сгладить другие рискованные инвестиции. Они также стали высокорискованными инвестициями, но при этом обещали и высокую прибыль, что не в последнюю очередь было обусловлено хедж-фондами. К 1990-м годам капитал в подобных «альтернативных» инвестициях превысил 50 триллионов долларов, а к кризису 2008 года достиг 600 триллионов. Это, возможно, заставило управляющих фондами и других инвесторов полагать, будто риск удалось приручить, однако череда провалов в хеджировании говорит о другом. Внезапная нехватка ликвидности и политические акции могут запустить массовые сбои. Рагуран Раджан, бывший главный экономист МВФ, обсуждая долговой дефолт российского государства в 1998 году заметил: «Защищенная хеджированием позиция может в самый неудачный момент стать незащищенной, что влечет значительные убытки для тех, кто ошибочно считал себя защищенным».
Если эти проблемы устранить полностью, это будет означать конец того капитализма, который нам известен. У нас вообще не будет капитализма, если капитал не сможет перемещаться между различными инвестициями в поисках большей прибыльности и если не будет спроса на реинвестирование ради большей производительности, который движет инновациями и накоплением. Регулирование, направленное на подобную цель, подорвало бы динамизм и создание богатства. С другой стороны, определенный уровень регулирования в сочетании с хорошо организованными государственными расходами может быть ключевым фактором восстановления и стойкости. При этом экономики с более распространенным предпринимательством могут добиться больших успехов, чем те, в которых и далее будет господствовать финансовый капитал. Так или иначе, вряд ли можно на что-то надеяться, если учесть, что с начала финансового кризиса улучшения в сфере регулирования были минимальными. Для снижения возможности системного риска не было сделано почти ничего.
Выводы из кризиса
В марте 2008 года фондовые рынки рухнули; пенсионные сбережения были опустошены. Крупные банки разорились, особенно в Британии и США. Некоторые Другие банки были признаны «слишком большими, чтобы обанкротиться» (в том числе, как нам сегодня известно, в результате инсайдерских договоренностей между корпоративными управляющими и правительственными чиновниками). Они получили значительную финансовую помощь, которая позволила им выжить, но при этом государственные поступления были превращены не только в компенсацию за избыточный риск в частной сфере, но и в прямой источник частного богатства. Некоторым промышленным компаниям также сохранили жизнь посредством финансовой помощи, однако намного более крупные субсидии поступили финансовой индустрии, где они тут же превратились в капитал, не создав новых рабочих мест и не облегчив ситуацию домовладельцев, пытающихся избежать отъема собственности за неуплату долгов. Если бы правительства не предоставили этой помощи, капиталистические финансовые рынки, возможно, опустились бы намного ниже, нанеся глобальному капитализму еще больший урон.
Соединенные Штаты провели огромные контрциклические инвестиции — как в инфраструктуру, так и в прямые субсидии финансовой индустрии (хотя, возможно, они были все же не такими большими, как требовалось). Британия выбрала программу бюджетной экономии, решив урезать бюджет даже в большей мере, чем требовали кредитные рынки. А северные страны Европы, особенно Германия, навязали бюджетную экономию южным странам, что стало для Евросоюза испытанием на прочность.
