Тайны Кремлевского централа. Тесак, Фургал и другие. Громкие дела и «Странные» смерти, в российских - Меркачёва Ева Михайловна
Удивительно, что в одном человеке может быть соединено столько. Он пишет книги и картины, сочиняет музыку, играет на музыкальных инструментах, занимается наукой и кулинарией и т. д. и т. п. Галумов даже пирог испек к нашей встрече! Крылья самолета — это символ нового дыхания жизни, а полет — как глоток чистого воздуха.
«Узник Лефортовского замка» тем временем впервые рассказывает о том, что с ним произошло. И это не только его тайны, но и тайны самого легендарного СИЗО и его заключенных.
— Вы могли себе представить, что окажетесь за решеткой?
— Нет, никогда! Я всегда аккуратно и профессионально вел свои дела, хорошо знал свою работу и даже улицу переходил исключительно на зеленый сигнал светофора. Потом, уже находясь в СИЗО, я понял, насколько ошибался. Понял, что это никакой роли в нынешней ситуации не играет. Если тебя решили посадить, то найдут способ, как и за что.
— Первое впечатление, когда оказываешься за решеткой?
— Состояние, близкое к смерти. Ты понимаешь, что перешагнул некий рубеж и уже одной ногой находишься в параллельном мире. Лефортовские (заключенные СИЗО № 2. — Прим, автора) пересекаются друг с другом только в автозаках. Там я встречал губернаторов, министров, бизнесменов-миллиардеров, генералов, выдающихся ученых и других весьма непростых людей… И все они, как один, сходились во мнении, что после ареста смерть приняли бы с облегчением. Вот так.
— Но почему?
— В «Лефортово» создается ощущение, что ты уже никогда не выйдешь на свободу. По мне, так это результат психологического эксперимента над людьми (уверен, что на эту тему написана не одна закрытая кандидатская или докторская). Все вроде бы спокойно, тебя не пытают и не бьют, обращаются к тебе тихим голосом и только на вы, никто не вступает с тобой в дискуссию. Но при этом из-за вроде бы мелочей у заключенного возникает стойкое желание уйти из жизни. Объяснить это человеку, который там не сидел, невозможно.
— А вы все-таки попробуйте.
— Ну хорошо. Главное — это особый уровень изоляции. В любом другом СИЗО даже при худших бытовых условиях ты общаешься с людьми из других камер, ты их видишь, можешь кому-то помахать рукой, перекинуться словом при выходе на прогулку или к адвокатам. В «Лефортово» всё это невозможно. Когда тебя выводят из камеры, то в это время всё остальное движение по тюрьме прекращается, закрываются даже «кормушки».
Я придумал ноу-хау, которое позволило выяснить, кто сидит со мной на одном этаже. Ежедневно в камеру приносили журнал дежурств, в котором нужно было расписаться. Чистая формальность, но соблюдается неукоснительно. В этом журнале были ежедневные списки, фамилии и инициалы дежурного и место для его росписи.
Когда в «кормушке» появлялся журнал, то сотрудник листочком прикрывал другие фамилии, чтобы ты вдруг не узнал, кто ещё сидит рядом. Обычно все ставили закорючку — и все. Но я стал вместо обычной росписи крупно выводить «ГАЛУМОВ».
«Почему вы так расписываетесь?» — начали возмущаться сотрудники. «Никто не может запретить расписываться так, как я хочу». А потом этот прием подхватили и другие заключенные, так что скоро мы узнали, кто сидит рядом. Но «Лефортово» было бы не «Лефортово», если бы согласилось с таким положением дел. В итоге подписи в тетради для дежурств были отменены.
Идем дальше. Во всех столичных СИЗО два раза в сутки проводится проверка. Во время неё надо одеться, привести себя в порядок и выйти в коридор, где с тобой общается сотрудник, ты можешь пожаловаться, задать вопросы и так далее. В «Лефортово» этого нет. Всё общение с администрацией только через заявления на бумаге, которые отдаются в 6.00 через «кормушку» (маленькое окошко в двери на уровне живота) сотруднику, чьё лицо ты не видишь.
Следующее. На первых порах (когда идет процесс интенсивного давления для получения признательных показаний, а это, по словам одного оперативника, примерно около четырех месяцев) в «Лефортово» задерживаются письма и телеграммы. Кстати, «Лефортово» — едва ли не единственное СИЗО в России, в котором запрещены электронные письма. Адвокаты неделями не могут попасть к подзащитному якобы из-за отсутствия свободных адвокатских боксов…
В «Лефортово» в основном двухместные камеры, причём за счет уменьшения толщины стен на первом этаже камеры меньше, чем на четвертом. Вроде бы 40–50 см в длину и ширину — это немного. Но если считать, что общая площадь камеры всего 8 кв. метров, то есть 2 на 4 метра, то эти сантиметры играют колоссальное значение для жизни…
Поэтому один из способов давления на арестантов — это перевод их на первый этаж, и особенно в камеру, где небольшое окно под потолком упирается в стену соседнего здания. Горжусь, что прошел и это испытание, месяцами не видел солнечного света и неба.
— Много у вас сменилось сокамерников?
— У меня их было человек 15. Изменники родины, международные хакеры, банкиры, бизнесмены-олигархи, чиновники, оружейники и самые простые наркоманы.
Со многими соседями я сразу же договаривался: что бы мы друг другу в десятый и сотый раз ни рассказывали, будем делать вид, что слышим это впервые. Это вынужденная мера, потому что дефицит общения восполняется постоянными рассказами соседу о себе, о своём детстве, увлечениях и уголовном деле. Так, например, я теоретически научился летать на параплане, потому что сосед-парапланерист постоянно бредил своими полетами «во сне и наяву».
Первым сокамерником был добрый и отзывчивый цыганенок из Белоруссии, задержанный по наркотической статье.
Помню, на следующий день после ареста меня привели для знакомства к начальнику СИЗО. Принимал он меня в своем рабочем кабинете, что является большой привилегией (обычно прием осуществлялся в специальной камере на первом этаже). Он долго рассказывал мне про СИЗО, про то, как ему нелегко работать, как замучили его журналисты, и как-то невзначай подметил, что прежняя моя жизнь и карьера закончились, что многие от меня скоро отвернутся, что выйду я отсюда нескоро, а может, и не выйду вообще.
Всё это было сказано между строк, с легкой иронией. Он был крупный и улыбчивый мужчина, с лица при разговоре практически не сходила улыбка. Я его с первой встречи почему-то прозвал Архангелом Гавриилом. Когда я вернулся в камеру после этого разговора, меня трясло, а добрый цыганенок успокаивал и отпаивал меня чаем: «Они профессионалы, они знают, как давить на людей, не надо обращать внимания».
Кстати, уходя от начальника, я попросил не менять соседа и, как оказалось, сделал это напрасно: через три дня нас развели по разным камерам (это тоже стиль — менять соседа, с которым тебе комфортно или с которым тебе хочется сидеть). Это было, кажется, 23 февраля, и цыганенок подарил мне на прощание пару новых носков, которую я храню до сих пор как память.
Потом соседом был питерский олигарх, который к тому времени просидел уже около двух лет и был в крайней степени психического истощения. Это было испытание не из легких. Он всё время требовал, чтобы я признал свою вину, и иногда дело доходило до серьезных конфликтов. Потом мы остывали, мирились, так и терпели друг друга целых шесть месяцев. Но в целом отношения были трогательными, и я ему благодарен. Я учил его писать стихи, и он радовался каждой новой рифме, которая выходила из-под его пера.
После того, как арестовали руководителя моей следственной группы, майора ФСБ, и его бывшего помощника-капитана, тоже следователя, началось давление. Оно заключалось в том, что мне стали часто менять соседей.
Как мне по секрету рассказал один из сотрудников, якобы есть методичка, в соответствии с которой соседей меняют каждые 19 дней (тот срок, когда люди адаптируются друг к другу, и новая смена выводит человека из равновесия). А мне эта система понравилась: новые люди, новое общение, новые впечатления. Тогда мне за лето 2019 года поменяли, кажется, около пяти соседей, многие из которых были замечательными людьми.
Я хочу поблагодарить некоторых сотрудников изолятора, которые не стали гонять меня по другим камерам, а по моей просьбе меняли их в моей (возможно, опасались, что я буду жаловаться в ОНК). Это очень важный психологический момент: ты пришел в чужую камеру или пришли в твою.
