Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер (е книги TXT) 📗
Умеренные консерваторы заявляют, что, хотя демократия в принципе прекрасна, каждая страна должна со временем найти структуры, соответствующие ее истории и традициям. В России нет традиций гражданского общества, и понадобится немало времени, чтобы создать соответствующие институты; возможно, придется начать с демократии на местном уровне, как предлагал Солженицын.
Русская правая доказывает, что непосредственный переход от тоталитарного (нигилистического) режима к полной демократии невозможен и приведет к катастрофе. Идеальное решение — установление авторитарно-патриотического режима, который обеспечит стабильность и создаст условия для постепенных перемен [234]. Трагедией для русской правой (и для всей России) было то, что события, последовавшие после 1988 года, не имели исторических прецедентов — не было ни параллелей, ни теоретических схем, и политические компасы отказали. К концу 1990 года значительная часть общества и консерваторы-центристы (такие, как парламентская фракция «Союз») считали, что единственный выход из тупика — авторитаризм: «И пусть нас не пугает это слово. Авторитаризм авторитаризму рознь» [235]. Сингапур, Тайвань и Южная Корея — процветающие страны, явно не демократические, но и не диктатуры гитлеровско-сталинского типа.
Полковники Алкснис и Петрушенко ссылаются на опыт Чили. Когда власть захватил генерал Пиночет, страна была на грани гражданской войны; когда же он сложил полномочия, политический, экономический и общественный климат в стране был намного лучше. Пример не лишен пикантности, так как долгие годы Пиночет был одним из самых черных персонажей советской пропаганды; впрочем, это не влияло на его популярность в некоторых кругах. Алексей Кива, специалист по развивающимся странам, объясняет, почему пример Пиночета вряд ли приложим к России [236]. Среди перечисленных им факторов отметим лишь один: решающим условием излечения экономики в Чили было резкое сокращение военного бюджета. Между тем советские военные постоянно жаловались, что военная мощь страны сильно ослаблена и потому военные расходы необходимо увеличить.
Крайняя правая публиковала произведения Гитлера, Геббельса и Розенберга, но это было частным явлением и не имело серьезных последствий [237]. Кургинян рекламировал «мягкий фашизм» (его собственный термин) братьев Штрассер, имевших разногласия с Гитлером [238]. Дугин расхваливал идеи Карла Хаусхофера, основоположника (прогрессивной) немецкой геополитики, и противопоставлял его Макиндеру — врагу России и одному из первых «атлантистов» [239]. Среди русской правой нашлись поклонники генерала Франко, считавшие, что в 1936–1939 годах он и верные ему части испанской армии спасли Испанию от страшной судьбы [240].
Однако эти идолы из иных стран и далеких времен очень плохо соотносились с посткоммунистической ситуаций в России. Старая и новая эмиграция тоже начала давать советы. Михаил Назаров, специалист по масонам, живущий в Мюнхене, предостерег русское общество от американских интриг: кто как не американцы скрывались за августовским путчем 1991 года? [241] Более общий характер имели выступления Александра Зиновьева и Эдуарда Лимонова. Первый, выдающийся специалист по математической логике, в 80-е годы опубликовал несколько интересных, хотя и противоречивых книг. Его идея состояла в том, что сталинизм вечен и что в любом случае этот образ жизни лучше всего подходит для Советского Союза. Когда выяснилось, что эти предсказания не оправдались — к тому же большинство русских не согласилось с его мнением, — Зиновьев разгневался и в серии статей призвал соотечественников поскорее вернуться к старой системе, которая, при всех ее недостатках, предпочтительнее «катастройки» (термин, изобретенный Зиновьевым). «Если бы руководители Запада назначили своего человека главой советского правительства, даже он не нанес бы стране такого вреда, как Горбачев». Если революция 1917 года была национальной катастрофой, то не меньшей катастрофой была и победа Ельцина над путчистами и создание им «Гулага с человеческим лицом» [242].
Лимонов моложе Зиновьева. Он получил известность, выпустив откровенно сексуальную, отчасти автобиографическую повесть о нравах молодого поколения. Лимонов призывает соотечественников проявлять больше патриотизма, резко нападает на предателей внутри страны и за границей, которые хотят погубить отчизну [243].
Прожив много лет на Западе, Лимонов пришел к выводу, что Россия, с ее византийским наследием, — неподходящая почва для капитализма, уходящего корнями в кальвинизм [244]. Преображение сексуально откровенного молодого романиста, отвергнувшего родную страну, было вполне оправданным, равно как и вполне оправданными были выражаемые им патриотические взгляды. Менее понятно было — и московские критики это отметили, — почему патриоты с таким суровым отношением к предательству, так зорко видящие угрозы, нависшие над страной, должны отстаивать свои взгляды в Париже, Цюрихе и Мюнхене, а не возвращаться домой. По тем или иным причинам Кассандры предпочитаю! жить на Западе — как бы ни был он гнусен, ничтожен и лишен духовных ценностей.
Тяжелые чувства правых критиков разделяли многие либералы, особенно после распада Советского Союза, последовавшего за августовским путчем. Как писал Денис Драгунский, Россия выиграла битву с социализмом ценой потери самой себя. Александр Ципко, который раньше и красноречивей других предостерегал от опасности полного распада Союза, доказывал, что без Украины и Белоруссии Россия не выживет, как не выживут и отделившиеся республики: «Мы стерли наше государство с лица земли… Мы уничтожили все наши государственные структуры» [245].
Существенное различие между либералами и правой состояло в том, что последние возлагали всю вину на Горбачева и Ельцина, а не на путчистов, вызвавших катастрофу. Более того, правые полагали, что прежнюю империю, или же большую часть ее, можно восстановить и удерживать единственно лишь с помощью военной силы.
Быстрое ухудшение положения в России в 1991–1992 годах не способствовало трезвому, объективному анализу причин зла и путей спасения страны. Напротив, когда Шафаревич десять лет спустя перечитал свой очерк о русофобии, он не нашел никаких ошибок ни в своем анализе, ни в предсказаниях, сделанных в 1982 году [246]. Русофобия, по Шафаревичу, стала идеологией определенного общественного слоя, меньшинства, нагло позволяющего себе говорить от имени всего народа и пытающегося внушить ему, что русские всегда пресмыкались перед сильным правителем. Известна также причина большей части, а то и всех бед России: если бы Синявский не написал своих очерков о Пушкине и Гоголе и если бы Гроссман не опубликовал «Жизнь и судьбу», то русская история повернулась бы по-иному. Настоящим виновником был вовсе не культ личности Сталина: сталинизм, по Кожинову, — явление глобальное, за которое в ответе не Россия, а Гроссман и прочие мелкие гроссманы. Не важно, что виднейшие русские писатели и мыслители, включая Пушкина, Лермонтова, Полежаева (писавшего, что «народ любит кнут»), Вяземского (создавшего термин «квасной патриотизм»), говорили о русской истории куда резче. Их либо неточно цитируют, либо приписывают им какие-то слова и неизвестно, писали они это или нет, либо их высказывания объявляют частью «загадочного Weltanschauung» (как в случае Чаадаева). Quod licet Jovi, non licet bovi [247] — когда Гроссман излагает те же взгляды, это надругательство и предательство.
