Оберег - Гончаров Александр Михайлович (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Гости пьют сладкое вино и кричат «горько!», встают, выходят плясать, курят, обнимаются, на каждом конце стола идут свои оживленные разговоры, о молодых как бы и забыли, и я уже подумываю: а не пора ли выполнить свою миссию? Нет, рано, гости еще не достаточно пьяны, чтоб не заметить, еще не дошли, как говорится, до известной кондиции. Подождем… Вдруг все разом умолкают, и в наступившей тишине слышится голос беленького мальчика, сидящего между родителями: «А вчера мы с папой нашу маму изнасиловали: я руки держал, а папа целовал». Народ улыбается и опять начинает шуметь. Мать шикает на сына и краснеет. А мы после этого знакомимся с моим визави. Он называется Юрком. Судя по его рукам, человек он профессии нерабочей, может быть, какой-нибудь начальник. Но тогда почему — Юрок? Руки у него не грубые, а наоборот — холеные, и очень сильные, как бывают руки у спортсменов. По речам же он — стопроцентный шофер или слесарь. Уж лучше бы не раскрывал рот… Но все-таки есть в нем что-то загадочное, необъяснимое, что — привлекает. Но одновременно и настораживает. И даже — отталкивает. Я не хочу копаться в своих чувствах, некогда и нет желания, я твержу себе: расслабься, улыбнись, захмелей. Ты же на свадьбе. Вон, смотри, какая невеста красивая. И в ее волнистых черных волосах, сбоку от безупречного пробора, алеет бархатистая роза… Дед Ромка толкает меня в бок локтем: «Гляди-кось, что делается, а?!» — и сует под нос измятый, в соусе, газетный листок. Я утыкаюсь в рубрику «нравы криминальной Москвы» — зачем?! — и читаю: «Уж не помню сейчас, зачем я заходил в аптеку на Маросейке. Погода в тот вечер была слякотная. Лужи кругом и гололед. И темно, несмотря на освещенные витрины магазинов. Прохожие шли с опаской. Перед лужей возле подворотни я притормозил вместе с другими прохожими. И именно в этот момент услышал сухие хлопки на другой стороне улицы. Сухость выстрелов объяснялась, по всей видимости, тем, что стрелявший, высокий парень в черной маске, пользовался пистолетом с глушителем. Он бежал за человеком в светлой куртке и палил на ходу. Бежал между остолбеневшими прохожими так, будто на улице, кроме него и преследуемого, никого не было. „Не фильм ли какой снимается в центре Москвы, в ста метрах от администрации президента?“ — подумал я. То, что происходящее не имеет отношения к кинематографу, стало ясно, когда человек в светлой крутке закричал. Закричал неестественно высоким криком обреченного, который невозможно спутать с каким иным. Все остальное заняло несколько секунд. По-видимому, киллер был не слишком опытным, на бегу свою мишень он так и не поразил. Но сумел загнать в переулок. Как только преследуемый и преследователь оказались в переулке, за ними двинулась стоявшая здесь иномарка. Из нее на подмогу киллеру выскочили двое. Раздалось еще несколько выстрелов. Человек в светлой куртке упал в лужу. Из машины вылез восточного типа человек, подошел к трупу, перевернул его и, со словами: „Козлы! Не тот!“ — дал подзатыльник незадачливому киллеру. После чего машина ушла по темному переулку. Человек в светлой куртке остался лежать в луже. Стоящая рядом со мной молодая женщина отвернулась к стене. Ее рвало. Замершая было Маросейка снова пришла в движение. К лежащему на мокром асфальте никто не пошел. Ничего более к вышесказанному, кроме омерзения, добавить не могу», — так заканчивалась эта маленькая заметка, подписанная «Свидетель».
Свидетель между тем выводит невесту из-за стола и начинает с нею танцевать, а дед Ромка бормочет: «Злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски. И Бога не боятся!» Свидетель танцует под осыпающимися с яблонь лепестками, а жених стоит в сторонке с матерью невесты, со своей тещей, покуривает, и они о чем-то переговариваются. Невеста раскраснелась, щеки пунцовые, горят как цветущие маки, а губы — как полураспустившиеся бутоны, и тут прав дед Ромка. Ровный пробор в черных волнистых волосах опять возвращает меня к действительности, напоминает о моей миссии. Не пора ли?.. Нет, кажется, и сейчас еще не пора. Подождем еще. Мой визави, назвавшийся Юрком, сидит уже слева от меня, он пересел ко мне, говорит что-то пьяное, нескладное, достаточно бессвязное. Я киваю, не вникая в смысл его бреда. Как, однако, обманчива бывает внешность… Вдруг он встает, начинает тяжело и неуклюже вылезать из-за стола, чтобы пойти поплясать. Наконец выходит, вклинивается в круг, и начинает выделывать всевозможные коленца. А поплясать-то он, оказывается, совсем не дурак. Публика одобрительно гудит. Это его еще более ободряет и заводит. Он снимает куртку, подбегает ко мне, вешает ее на спинку стула. Что-то тяжелое в кармане куртки ударяет меня по левой лодыжке… Хозяин же светлой куртки с горящими глазами этаким чертом вертится вокруг невесты, та как бы уходит от него, отбивается от настырного охальника, он наступает, в переливающейся шелковой голубой рубахе, похожий на цыгана, она кокетливо уклоняется, и на пальце у нее блестит золотое обручальное кольцо…
Такое же золотое обручальное кольцо достал две недели назад из-за щеки смертник с идеальным пробором в черных волнистых волосах. Он достал кольцо и позвал меня: «Браток!» Я не пошел. Мало ли… Ученый! Незадолго перед тем пришлось ликвидировать одного крупного преступного авторитета (таких зовут «Иванами») по кличке Манжур. На счету этого ивана было тринадцать трупов и сотня налетов и ограблений. Когда я ознакомился с его «делом» — а после того, первого, неудачного расстрела, я стал обязательно знакомиться с уголовными «делами» своих, как их называют, «кентов», тогда моя миссия стала приобретать некий оттенок возмездия, — так вот, когда я ознакомился с его пухлым «делом» (он, между прочим, изнасиловал собственную мать, которая приезжала его проведывать перед расстрелом, и она не посмела возмутиться!), мне очень захотелось продырявить его азиатскую дебильную башку, и поскорее. Когда его попробовали было поставить на колени, Манжур наотрез отказался. Он нагло вперился в меня своими раскосыми глазами и ухмылялся. А потом процедил: «Тебя мой кирюха срисовал. А брат — замочит». Я выстрелил: еще угрожать будет всякая мразь! Он даже не упал. Хотя пуля попала ему в голову. Продолжал стоять и угрожать мне: «Тебе не жить, сука!» И вдруг сорвался с места и кинулся на Елисеича. Я выстрелил еще три раза. Умирал Манжур минут двадцать. Ползал по бетонному полу, отплевывался кровью и хрипел… Поэтому когда смертник с пробором вынул изо рта золотое обручальное кольцо и позвал меня к себе, я не тронулся с места — ученый! — тем более, что и инструкция запрещает общаться с приговоренными. Хотя преступник не был опасным — из личного дела выходило, что под «вышку» его подвели могущественные «друзья». Он был директором одного очень крупного магазина в Москве, где «кормились» многие сильные мира сего. Дружба с ними не пошла ему впрок. Они-то и подвели его под 93-ю, расстрельную статью. Мне было искренне его жаль. Я посмотрел на прокурора. Елисеичу тоже, я слышал, было жаль этого человека, и он несколько лет всячески оттягивал казнь — надеялся на помилование. Но некие тайные могущественные силы все эти годы давили: давай! давай скорее! Я посмотрел на прокурора — Елисеич печально кивнул. Я подошел. Смертник сказал: «Браток! Через две недели в Ельце на Заречной улице выходит замуж моя единственная дочь. Когда-то я ее бросил и сбежал в эту проклятую Москву. Видишь, чем кончилось?.. Браток, передай это кольцо дочери. Пусть она меня, если сможет, простит!» Я взял кольцо и выстрелил ему в затылок… Умер он мгновенно, не успев испугаться. Пуля осталась в черепе — профессиональный выстрел! — даже не испортив идеального пробора.
Пробор у невесты, несмотря на то, что она плясала, так и остается идеально чист и ровен. Запыхавшись, она подходит к жениху и к матери. Они о чем-то тихонько переговариваются. Со цветущей груши на них осыпаются розоватые лепестки. Кружатся шмели и пчелы. Как тупые пули от ПМ. Я подхожу и, сняв с пальца кольцо, протягиваю невесте. Подарок отца, говорю. Ее мать выхватывает кольцо у меня из рук, читает то, что выгравировано внутри: «Вместе навеки» — и швыряет его мне обратно в ладони. «Это мы не возьмем никогда!» Что ж! Я выполнил свою неприятную миссию, исполнил последнюю волю того несчастного человека. Откланиваюсь и ухожу со свадьбы. Выходя за ворота, мимо благоухающего куста сирени, слышу, как неподалёку начинают петь колокола. Поворачиваю на звуки. Что за церковь? — интересуюсь у кого-то. Введенский храм «Нечаянные радости», отвечают охотно. Уже подходя к храму, замечаю рядом своего нового товарища, того, который Юрок. Да он совсем трезв!.. Он догоняет меня, и в притвор церкви мы входим вместе. Я возжигаю свечу и подхожу к опечатанному сургучом ящику, на котором полузатертая надпись: «На ремонт храма», — и в узкую прорезь ящика опускаю кольцо. Крещусь и шепчу, как обычно, о каждом своем «кенте»: «Помяни, господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго, преставлъшагося раба Твоего, брата нашего Николая, убиенного мною, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй ему грехи и потребляли неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…» Помянув убиенного мною Николая, я выхожу из храма, возле меня мой сопровождающий, он спрашивает вдруг, с явным перебором в интонации: «А ты кто, в натуре, земель, по жизни? В смысле, кем пашешь?» Я долго не отвечаю, мы уже пройдем луг, где трава как синее море, и спустимся к реке, которая будет как зеркало, не даром ведь «Тихой Сосной» зовет ее народ, а на той стороне, в кустах, будет заливаться соловушка, мы пройдем вдоль воды, кругом будет безлюдье, и лишь тогда я повернусь и скажу: «На бумаге это называется — ликвидатор». Спутник оторопеет и даже остановится, ошеломленный. «Как-как?» — «В газетах мою профессию принято называть, — улыбаюсь в усы, — киллер!» Глаза его выкатываются из орбит, рот перекашивается. «Ну, чего уставился? — бросаю злодейским тоном. — Сам-то небось мент тухлый?» — «Ты чё, в натуре, козел, волну гонишь? Какой я тебе мент?» Я отворачиваюсь к воде, пахнущей промытым стеклом. По шуршащему шелковому звуку догадываюсь, что он возится в кармане куртки, вынимая пистолет, но не поворачиваюсь. Через секунду-другую почти возле самого уха лязгает металл. «Что, земель, осечка?» — спрашиваю, не поворачиваясь, и слышу лишь его тяжелый топот вверх по склону… Патроны из его пистолета выброшу в тихую, зеркальную воду, которая сейчас, похоже, как парное молоко.
