История российского государства. том 10. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха - Акунин Борис

Масштабы гуманитарной катастрофы, вызванной коллективизацией, оцениваются по-разному, поскольку специальной статистики не велось и количество людей, погибших от последствий недоедания или болезней, спровоцированных лишениями, посчитать очень трудно. Обычно в таких случаях оперируют данными об избыточной смертности и динамике численности населения. В 1932 году в стране было зарегистрировано 4 786 000 смертей; в 1933 — 11 450 000. Итоги всесоюзной переписи 1937 года получились такими, что их данные были немедленно засекречены, а организаторы объявлены врагами народа. С учетом «отложенных смертей» вследствие истощения и болезней, в общей сложности умерло, по-видимому, около 8,5 миллионов человек. Почти половина жертв по всему СССР пришлась на Украину. В процентном отношении больше всего пострадали казахи — в 1937 году их стало на 28 % меньше, чем в 1928.

Зато коллективизация победила.

Это означало, что львиной долей сельскохозяйственной продукции теперь владеет и распоряжается государство и что рынок труда наводнился очень дешевой рабочей силой. Отток крестьян из голодающей деревни был так велик, что в 1932 году даже пришлось его притормаживать, чтобы колхозы не остались вовсе без работников.

В декабре, когда в стране была введена паспортная система и обязательная (а не уведомительная) прописка, колхозники паспортов не получили и без особого разрешения изменить место проживания не могли, то есть были поражены в правах и фактически превращены в крепостных.

Сломанная деревня

Опубликованный в 1938 году «Краткий курс ВКП(б)», отредактированный лично Сталиным и предназначавшийся на роль советского псалтыря, нисколько не исказил фактов, когда провозгласил: «Судьбу сельского хозяйства страны отныне будут определять не индвидуальные крестьянские хозяйства, а колхозы и совхозы».

Эта судьба была убогой. Времена товарно-продовольственной насыщенности рынка закончились вместе с НЭПом и больше при советской власти уже никогда не вернутся. Дефицит самых базовых продуктов станет константой советской действительности.

Деревенское население не только было поражено в правах по сравнению с городским, но и существовало в крайней бедности. Колхозы не платили ни фиксированных зарплат, ни пенсий. Крестьяне работали за так называемые «трудодни» — единицы учета, по которым после сбора урожая получали свою долю, но доля эта почти всегда была мизерной.

Объяснялось это, во-первых, тем, что колхозы как правило скверно управлялись и не обладали настоящей самостоятельностью; во-вторых, тем, что люди при всякой возможности отлынивали от подневольного труда; в-третьих, тем, что государство обложило эти хозяйственные структуры очень тяжелыми налогами.

Во времена НЭПа крестьянский двор выплачивал сельхозналог в размере (в среднем) 20 процентов, причем многодетные семьи получали льготы.

Колхоз же отдавал треть урожая государству, затем удерживал необходимое для собственных нужд и лишь после этого рассчитывался с работниками. Эта доля редко превышала 25 %. Таким образом, три четверти того, что зарабатывал колхозник, доставалась не ему. Подобных поборов не существовало и при крепостном праве.

Реальная производительность сельского хозяйства никогда не дотягивала до плановой. В 1935 году партия постановила, что следует собирать ежегодно 130 миллионов тонн зерна. На деле собирали 70, максимум 80 миллионов тонн. Урожайность оставалась очень низкой: 7–8 центнеров с гектара (в Европе 14–16).

Продовольственные карточки в городах в 1935 году отменили, потому что страна триумфальных пятилеток не могла выглядеть нищенкой, но на селе, куда не добирались иностранные журналисты, не хватало даже черного хлеба, а белого и вовсе никогда не бывало.

При этом главных своих задач деаграризация, как уже говорилось, достигла.

Хоть валовой сбор зерна и пострадал, государственные закупки выросли — обирать колхозы было гораздо легче, чем трясти частников. В 1929 году госзаготовки дали государству 11 миллионов тонн, в голодном 1932 уже 22 миллиона тонн, а в последний предвоенный год больше 30 миллионов тонн.

Выполнена была и задача обеспечения строек и множащихся заводов дешевым трудом.

Согласно переписи 1939 года, пропорция городского и сельского населения за 13 посленэповских лет чудодейственно переменилась. Теперь в деревне жили не 82 % советских людей, а 67 %. Это означало, что свой образ жизни изменили по меньшей мере 25 миллионов человек. К концу сталинской эпохи соотношение стало 4:1 в пользу города. Прирост шел в основном за счет крестьян, которые правдами и неправдами бежали от колхозной неволи, нанимаясь на заводы и стройки.

В «Журнале Госплана» (№ 6, 1936) с удовлетворением сообщается: «За истекшие годы… и особенно за годы первой и второй пятилеток в огромной мере выросли кадры рабочих и служащих нашей страны». За семь лет, докладывает журнал, «армия рабочих» увеличилась на 111,3 %. Было 11,6 миллиона человек — стало 24,7 миллиона.

Средняя зарплата рабочего, в основной своей массе вчерашнего крестьянина, в это время составляла 230 рублей (обычные наручные часы являлись предметом роскоши и стоили 450 рублей, рубашка — 50 рублей). Труд действительно обходился работодателю-государству очень дешево.

ТЕРРОР

Сталинский режим, разумеется, не первый и не последний пример государства, применявшего массовый террор против собственного населения. Подобные страницы есть и в истории других стран. Имелись они и в России: в шестнадцатом веке при Иване Грозном и в начале двадцатого века при Ленине, во время Гражданской войны.

Однако экзекуция, развернутая Сталиным, имела особенности, сущностно отличающие это явление от прецедентов.

Сталинские репрессии не были вызваны паранойей полновластного диктатора, как это было у Грозного, который то зверствовал, то каялся. Не носили они и эмоционально-воспаленного характера, как «красный террор» после покушения на Ленина.

Это была целая система, выстроенная хладнокровно и расчетливо — как всё, что делал Сталин. И запущена она была для достижения конкретных, сугубо практических целей, которые со временем менялись или корректировались.

В тридцатые годы государственный террор должен был выполнить три задачи:

— Сталин использовал террор для перетасовки и дисциплинирования элит.

— Сталин использовал террор как способ контроля над обществом.

— Сталин использовал террор для формирования армии рабского труда.

Террор для элит

Репрессии, собственно, не прекращались на протяжении всех двадцатых годов. ЧК, а затем ГПУ производили множество арестов, тюрьмы и лагеря были переполнены, нередко выносились и расстрельные приговоры. По выражению британского историка Роберта Сервиса, «гроза грянула не из безоблачного неба, а была усилением уже бушевавшей бури».

Однако до начала «борьбы с кулачеством», первого этапа деаграризации, репрессии не носили системного или массового характера. Кроме того, они практически не затрагивали «своих» — членов партии. Еще с ленинских времен существовало нечто вроде табу на физическое истребление соратников-большевиков. Их можно было обличать, шельмовать, лишать постов, исключать из партии, но не убивать. Даже заклятого, непримиримого врага Троцкого победитель Сталин уничтожить не решился, а всего лишь выслал из страны — уже в 1929 году, когда по всей стране шли повальные аресты крестьян.

В 1932 году произошел инцидент, подтвердивший, что негласный запрет на убийство заблудших «товарищей» сохраняется.

Бывший кандидат в члены ЦК Мартемьян Рютин, сосланный за «правый оппортунизм», попытался создать подпольную организацию «Союз марксистов-ленинцев» и составил декларацию, в которой осуждались эксцессы коллективизации и индустриализации, а также сталинская диктатура — говорилось, что «на всю страну надет намордник».