Сборник рассказов и повестей - Лукина Любовь Александровна (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
— Господи, ну и рожа! — вырвалось у жены.
— На себя посмотри! — огрызнулся Николай, и существо, ахнув, бросилось к висящему между двух окон зеркалу. Николай нечаянно занял хорошую позицию — ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и малиновое его отражение.
Резанул душераздирающий высокий вопль, и лиловая асимметричная жена кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе не на него, а в дверной проем… Так кто из них двоих сумасшедший?
На отнимающихся ногах Николай пошел по волнистому полу — к зеркалу. Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но чтобы такое!..
Глаза слиплись в подобие лежачей восьмерки. Рот ороговел — безгубый рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно оттянутый книзу, потому что в нем что-то было — судя по очертаниям, половинка кирпича. Господи, ну и рожа!..
Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба. Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык… Вот оно что! Значит, осязанию тоже можно верить. Как и слуху…
Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся ее очередной взвизг. Надо понимать, еще на что-то наткнулась…
Машинально перешагивая через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилег под ивой, которая тут же принялась с ним заигрывать — норовила обнять длинными гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза — томные, загадочные, восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти, складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов. Николай был мгновенно ими испятнан.
— Ты, дура!.. — заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. — Ты что делаешь!..
В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал: "А ну, прекратить немедленно!.." — перевернулся, видно, с боку на бок, и над исковерканной турбазой «Тишина» раскатился раздольный баритональный храп.
Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу N_4.
Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.
— Гриша, Гриш!..
Спящий замычал.
— Гриша, проснись! — крикнул Николай.
Человек с двумя профилями спустил ноги на пол и сел на койке, не открывая глаз.
— Гриша!
Ведущий актер ТЮЗа Григорий Чуский разлепил веки и непонимающе уставился на Персткова.
— Никола, — хрипловато спросил он, — кто это тебя так?
Затем глаза его раскрылись шире и обежали перекошенную комнату. Он посмотрел на хлебный нож, лезвие которого пустило в стол граненые металлические отростки, на странный предмет, представляющий собой помесь пивной кружки с песочными часами, — и затряс профилями.
Потом вскочил и с грохотом устремился к выходу. Двери как не бывало — в стене зиял пролом, что тоже, несомненно, было обманом зрения, и Николай в этом очень быстро убедился, бросившись следом и налетев на косяк.
— Н-ни себе чего!.. — выдохнул где-то рядом Чуский. — И это что же, везде так?
— Везде! — крикнул Николай, отрывая руку с присосками от ушибленного лба.
— Н-ни себе чего!.. — повторил Чуский, озираясь.
Часть лица, примыкающая к его правому профилю, выглядела испуганной. Часть лица, примыкающая к его левому профилю, выражала изумление и даже любопытство.
— А как все вышло-то?
— Рыбу я ловил! — закричал Перстков. — Пока не клевало — все нормально было! А подсек!..
Турбаза напоминала кунсткамеру. Мало того: через каждые несколько шагов это нагромождение нелепостей преображалось. Наклоненный подобно шлагбауму шест со скворечником над коттеджем N_8 внезапно выпрямился, но зато сам скворечник превратился в розовую витую раковину, насквозь просаженную мощным шипом. От раковины во все стороны мгновенно и беззвучно прокатилась волна изменений, перекашивая небо и деревья, разворачивая домики, заново искажая перспективу.
Как ни странно, актер спотыкался мало. Причина была проста — он почти не глядел под ноги. Николай предпочитал держаться справа, потому что левый профиль Григория доверия не внушал — это был профиль авантюриста.
— Ну что ты все суетишься, Никола! — скрывая растерянность, актер говорил на пугающих низах. — Ну странное что-то стряслось… Но не смертельное же!..
По левую руку его золотился штакетник, местами переходя в узорную чугунную решетку.
— Да как же не смертельное! — задохнулся Перстков. — А книга моя, «Другорядь», теперь не выйдет — это как? А чего мне стоило пробить первый сборник — знаешь?… Не смертельное… Ты посмотри, что с миром делается! Может, теперь вообще ничего не будет — ни литературы, ни театра!..
Чуский с интересом озирал открывающийся с пригорка вид.
— Театр исчезнуть не может, — машинально изрек он, видимо уловив лишь последние слова Николая. — Театр — вечен.
— Ну, значит, изменится так, что не узнаешь!
— Эва! Огорчил! — всхохотнул внезапно Григорий. — Там не менять — там ломать пора. Особенно в нашем ТЮЗе…
И Перстков усомнился: верить ли слуху.
— Я знаю, почему ты так говоришь! — закричал он. — У тебя с дирекцией трения! А я?… А мне?…
Острая жалость к себе пронзила Персткова, и он замолчал. Мысль о погибшем сборнике терзала его. Ах, «Другорядь», «Другорядь»… "Моих берез лебяжьи груди…" Какие, к черту, лебяжьи! Где вы видели розовых лебедей?… Да и не в лебедях дело! Будь они хоть в клеточку — кто теперь станет заниматься сборником стихов Николая Персткова?! Сколько потрачено времени, сил, обаяния!.. Пять лет налаживал знакомства, два года Верку охмурял, одних денег на поездки в Москву ухнул… положительная рецензия — аж от самого Михаила Архангела!..
Все прахом, все!
Ива при виде их затрепетала и словно приподнялась на цыпочки. Даже с двумя профилями Григорий Чуский был неотразим. Узкие загадочные глаза на гибких ветвях влажно мерцали, алые уста змеились в стыдливых улыбках.
— Эк, сколько вас! — оторопело проговорил актер, останавливаясь.
— Ну чего ты, пошли… — заныл Перстков. — Ну ее к черту! Она ко всем пристает…
