Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер (е книги TXT) 📗
Несколько замечаний о структуре книги. В нынешней «русской идее», как ее толкует крайняя правая, не так уж много существенно нового. Новой может быть смесь, но не ее составляющие. Чтобы разобраться в происхождении «русской идеи», необходимо отправиться в глубь истории. Поэтому в первой части книги рассматриваются дореволюционные доктрины, питающие и вдохновляющие современные идеологии. Нам придется обсудить Достоевского, славянофилов и идеологию православной церкви, хотя они не больше ответственны за «Память», чем Фихте и Ницше — за Адольфа Гитлера. Идейное сходство между «черной сотней» (а также ее эмигрантскими последователями) и нынешней крайней правой гораздо ближе и потому будет рассматриваться подробнее. Поскольку же «русская партия» существовала не только в эмиграции и ее предтечи появились после второй мировой войны в Советском Союзе, нам нельзя игнорировать и их. Затем я буду рассматривать современные выступления и практическую деятельность крайней правой.
Почти наверняка критики этой работы спросят: зачем сосредоточивать внимание на разных маргинальных группах, создавая впечатление, что все русские патриоты — шовинисты, негодяи и психопаты? Такое толкование намерений автора было бы ошибочным. Русский патриотизм естествен и законен, как любой другой, но автора беспокоят экстремистские воззрения и их защитники. Иные группировки представляют собой малочисленные секты, но есть и достаточно крупные. Литературно-политический журнал, выходящий в сотнях тысяч экземпляров, — не маргинальное явление, а такие группы и такие издания насчитываются ныне десятками. Возможно, вопреки надеждам экстремистов, время не работает на них и влияние их не усилится в ближайшие годы. Но в периоды кризисов экстремистские идеи обретают массу сторонников. Не учитывать эту возможность было бы просто глупо.
Шансы на то, что группа, подобная «Памяти», когда-либо придет к власти в России, ничтожны. Однако понятие «черносотенство» относится не просто и не только к одной из политических групп, оно относится к глубоко скрытым проблемам морали. Граница проходит не между левыми и правыми, а между теми, кто верит в свободу и гуманистические ценности, и теми, кто с презрением их отвергает. Семен Франк, который писал о морально-психологическом водоразделе между первой и второй революциями 1917 года, предсказывал, что в период хаоса, когда идет преобразование общества и системы правления, черносотенство может стать «большой (хотя лишь разрушительной)» силой [19]. Это справедливо и сегодня.
В первой части книги я по необходимости вторгаюсь на территорию, знакомую многим специалистам. Есть хорошие работы по идеологии правого крыла русских диссидентов в канун эпохи гласности, а также по национал-большевизму. Я многое почерпнул из них, и они перечислены в библиографическом разделе в конце книги. Однако современной крайней правой, история которой начинается с эрой Горбачева, пока еще не посвящено всестороннего исследования, и тут автор вступил на неизведанную территорию. На мое счастье, мне помог коллега В. Соловей, и в результате проблемой стало не безводье, а опасность утонуть — я имею в виду обилие опубликованного материала.
Многие источники сразу стали раритетами; есть немало периодических изданий, не говоря о брошюрах и листовках, которых не найти даже в специальных архивах и собраниях. Господин Соловей не только снабдил меня источниками, он ответил на мои бесчисленные вопросы, тщательно и критически проверил рукопись, так что я перед ним в неоплатном долгу. Некоторые разделы книги (например, глава о националистическом истеблишменте) настолько же его, насколько мои. Однако окончательный текст книги написан мною. Я полагаю, что он разделяет большинство моих выводов, но не обязательно должен соглашаться со всеми.
В работе над историческим разделом книги мне помогли советами также Джозеф Франк, Грегори Фриз, Абрахам Ашср, Ганс Роггер, Роберт Отто, Михаил Эпштейн, Леонард Стентон и Михаэль Хагемайстер.
Кэри Андерсон, библиотекарь Центра стратегических и международных исследований (ЦСМИ), любезно помогла получить по программам межбиблиотечного обмена некоторые редкие книги; в этом также посодействовали мои друзья Лариса и Франтишек Сильницкие. Мне немало помогли мои ассистенты Эйми Бреслоу и Энн Траслоу, а также небольшая группа способных и трудолюбивых стажеров ЦСМИ — Сара Депре, Марек Михалевский, Дмитрий Осипов, Джон Кении и Нэнси Осло.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДО РЕВОЛЮЦИИ
Глава первая
Русская идея — ее историческая неизбежность
Патриотизм — любовь к родине — существует с незапамятных времен, национализм же как доктрина, система ценностей и верований возник в романтическую эпоху. Становление русской самоидентификации растянулось на несколько столетий. Такие произведения древней русской литературы, как «Повесть временных лет», летописный свод, составленный Нестором, или «Слово о полку Игореве», — это работы sui generis [20], а не имитации другой культуры; то же относится и к древнерусской живописи, и к догматам русской церкви.
В XIII веке русские защищали свою землю от тевтонских рыцарей, тогда же началась борьба против монголо-татарского ига, закончившаяся два с лишним столетия спустя. Идеология при этом вряд ли играла какую-либо роль. Знаменитое высказывание из «Послания на звездочетцев» (ок. 1523) игумена псковского Елеазарова монастыря Филофея о Москве как о «третьем Риме» не произвело большого впечатления на правителей его времени и общественное мнение, каким бы оно тогда ни было. Лишь со временем эта метафора стала символом веры в определенных кругах. Несколько позднее в том же столетии возникла идея «Святой Руси».
Россия была самой изолированной из всех европейских стран. По свидетельствам многочисленных путешественников, политические, культурные и социальные процессы, происходившие в других частях Европы, по большей части обходили Россию стороной. Коренные перемены начались с воцарением Петра I; о его политике модернизации и «вестернизации» до сих пор идут споры. Со времени Петра развитие государства и народа пошло разными путями.
Национальное сознание всегда формируется в оппозиции чужим влияниям, и Россия, естественно, не была исключением. Староверы видели в Петре слугу дьявола: из-за его реформ многие старые обычаи и верования оказались под запретом, а требование сбривать бороды представлялось пределом унижения. Но противодействие Петру отнюдь не ограничивалось только отсталыми слоями общества. Политический истеблишмент гневался на то, что ключевые позиции при дворе, в управлении страной, в армии и на дипломатической службе заняли немцы. «Наверху» было модно подражать всему французскому — у некоторых патриотов это вызывало яростный протест. Многим русским не нравилось, что историю их страны писали немцы — нередко в отчужденном и непатриотическом духе, — что в новоучрежденной Академии наук преобладают иностранцы. В сознательной оппозиции чуждым влияниям складывалась русская литературная школа, в особенности драматургия, и были написаны первые труды по русской истории. У авторов были лучшие намерения, но им не хватало и таланта, и устойчивой, сильной национальной традиции, как у французов, англичан и немцев. Поэтому произведения драматургов-патриотов быстро забылись. Но подспудное ощущение, что русский народ может внести самобытный и важный вклад в культуру, сохранялось. Появились даже претензии на то, что «мы лучший и более великий народ, чем немцы». Фонвизин (как можно судить по фамилии, сам новоиспеченный русский) писал, что русские чувствительнее, сердечнее и более способны к любви, чем большинство иностранцев.
На чем основывались эти претензии? Отчасти на инстинкте, отчасти на недавно пробудившемся интересе к русскому языку, к народу, фольклору, обычаям, пословицам и народным песням. Таким образом, поиски национального характера начинаются задолго до романтической эпохи, — так было и в Германии под влиянием Гердера. Новый дух нашел самое яркое выражение в трудах Николая Карамзина. Некоторые его современники явно хватали через край, — например, Плавильщиков заявлял, что русские едва ли не во всем превосходят другие народы, что русский способен понять все, но могут ли другие народы похвалиться этим? А вот Карамзин в своем великом историческом труде, а также в записках «О древней и новой России» признал, что это миф, правда, миф удачный. Предшественники Петра никогда не утрачивали веры, что православный русский — самый совершенный гражданин, а Святая Русь — передовая страна мира. Это было заблуждением, но зато оно укрепляло патриотизм и моральные устои. Петровские реформы, по мнению Карамзина, лишили Россию ее русскости и разрушили единство народа. Петр не понимал, что национальный дух формирует моральную силу народа. Однако он не добился полного успеха; русский дух вытравить не удалось, и в этом была великая надежда на национальное возрождение.
