Есть ли будущее у капитализма? - Дерлугьян Георгий (книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Мы также должны отметить новый спектр возможностей, возникающий благодаря левому повороту в Латинской Америке, где в качестве локомотива выступает Бразилия. Каковы бы ни были идеологическая риторика и тактика гражданских, социалистических, националистических или коренных индейских («индижинистских») движений, все они на деле разрушают традиционную для Латинской Америки практику олигархической и милитаристской фракционности, минимум два века существовавшей на этой давней зависимой периферии Запада. Бурные и неравномерно протекающие процессы, охватившие весь континент, при всей их противоречивости впервые создают современные подлинно национальные государства. Приходящие сегодня к власти лидеры латиноамериканских движений могут удержать власть и достичь своих целей, только обуздав провинциальную олигархию с их военизированными ресурсами (включая всевозможные эскадроны смерти и наркокартели). Как мы знаем из европейского опыта прошлых веков, главный способ централизации власти в такого рода ситуациях — установление гражданского контроля над армией и полицией. Другой, по характеру близкий способ консолидации новых демократий — интеграция граждан в централизованно финансируемые институты, обеспечивающие защиту прав человека, социальное обеспечение, землепользование и занятость. Едва ли это социализм. Скорее, это улучшенный вариант периферийного капитализма. В начале XXI века Латинская Америка пошла наконец путем социал-демократической трансформации государства, напоминающей ранее пройденное Западом.
Продолжающаяся рецессия на Западе, в Японии и странах бывшего советского блока (если только дела не примут совсем катастрофический оборот) создает благоприятные возможности для индустриального развития бывшего третьего мира. Опыт кризисов прошлого показывает, что периферийные и особенно полупериферийные страны нередко извлекали для себя выгоды от хаоса в центральной зоне миросистемы, который способствовал снижению цен на технологический импорт и открывал прибыльные ниши для производителей с дешевой рабочей силой. Не случайно ранняя волна импортозамещающих индустриализаций по периметру континентальной Европы и в Латинской Америке прошла именно в 1930-1940-х годах. Равным образом экспортно-ориентированная индустриализация Восточной Азии после 1970-х годов была связана с холодной войной и перемещением производств с деиндустриализующегося Запада. В совсем недавние годы открытие экспортных рынков бывших советских республик и переток ресурсов наверняка сыграли большую роль в экономической экспансии Китая и особенно Турции.
Все мы рассматриваем снижение глобального неравенства как желательную и реалистичную перспективу ближайших лет. Как говорит Валлерстайн, это могло бы в краткосрочной перспективе уменьшить страдания людей, а в средне-и долгосрочной перспективе увеличило бы потенциал для перехода к лучше устроенному миру. Майкл Манн обнаруживает здесь основной источник для возобновления жизнеспособности рынков и даже основания для предсказания более эгалитарного и благополучного мирового капиталистического порядка, выстроенного по модели послевоенного социал-демократического восстановления Европы. Это кажется хорошей перспективой, но совместима ли она с политической экономией капитализма, основанного на стремлении к частной прибыли? Ни Валлерстайн, ни Коллинз не рассматривают «подъем остальных» как нечто противоречащее их гипотезе о будущей гибели капитализма. Напротив, увеличение числа новых капиталистических игроков на мировом рынке или представителей образованного среднего класса, конкурирующих между собой на глобальном уровне, лишь усложняет дилеммы капитализма.
Все это пока лишь прямые экстраполяции из ближайшего прошлого на ближайшее будущее. Как насчет больших структурных изменений, будь то в сфере высокотехнологичного капитализма, на уровне глобальной миросистемы или экологии Земли?
Системные ограничения или интенсификация без предела?
Майкл Манн оптимистически видит перспективы капитализма, но при этом пессимистичен по поводу экологического кризиса. «Подъем остальных» стран (the rise of the «Rest»), по Манну, открывает перед капитализмом практически неограниченные перспективы, по крайней мере, в обозримом будущем. Мировая демография и, соответственно, большая часть мировой политики и экономики, сейчас осложняемая ростом населения в беднейших странах и соответствующей глобальной миграцией в города, похоже, достаточно скоро стабилизируются. Манн не верит в существование общесистемных структур и циклов. Вместо систем и упорядоченных циклов Манн видит в писаной истории человечества калейдоскопическую рекомбинацию элементов из четырех источников общественной власти: идеологической, экономической, военной и политической. Считая любой прогноз формы будущего общества в принципе невозможным, Манн воздерживается от каких-либо специальных предсказаний — кроме того, что капитализм сохранится, потому что не имеет видимой альтернативы и особенно если капитализм будет направляться более прагматичными политиками либерально-реформистского толка.
Тем не менее теория Манна основывается на структурной позиции, конкретизирующей Макса Вебера. Используя свою модель четырех измерений власти, Манн показывает, что события приводят к большому повороту тогда, когда главные источники власти пересекаются. В начале XX века это было сочетание мировой войны и кризиса капитализма, осложненного идеологически и политически. В XXI веке сочетание безудержного роста капитализма, тупиковой ситуации в плюралистской политике и национального эгоизма ведет к экологическому кризису. Но коллизии на пересечении структур непредсказуемы из-за слишком большой множественности причин. Здесь Манн расходится с Коллинзом и Валлерстайном в оценке важности кризиса в экономике капитализма. Вместо этого он подчеркивает, что экологический кризис может принять катастрофический характер, если только не произойдет мировой политической мобилизации, способной ему противостоять. Таким образом, для Манна наибольшая зона случайности находится при пересечении экологической (то есть экономической в широком смысле) и политической сфер.
Крэг Калхун согласен с Манном в том, что главными угрозами являются внешние по отношению к капитализму проблемы, особенно экологическая. Как и все мы, Калхун полагает, что будущее не полностью детерминировано и, соответственно, открыто для политического воздействия. В наших спорах Калхун обосновывает среднюю позицию. С одной стороны, он считает, что внутренние системные риски все же куда более опасны для капитализма, чем думает Манн. Но, с другой стороны, в отличие от Валлерстайна и Коллинза, Калхун доказывает, что капитализм все-таки способен выжить при условии обновления его социальных институтов. Прежде всего Калхун подразумевает сознательную и коллективно целенаправленную капиталистическую политику, принимающую ответственность за издержки и ущерб, которые сейчас экстернализируются и перекладываются на общество в целом.
Главный вопрос нашей дискуссии может быть предельно конкретизирован и выражен в операциализованной форме, поддающейся эмпирической проверке. Вынесет ли капитализм нарастающие в мировом масштабе издержки? Вопрос, подчеркнем, отнюдь не риторический. Исследователи будущих лет во всех странах мира должны и могут наблюдать, оценивать и измерять динамику возможностей капитализма. Цель этого глобального научного проекта — давать ответ на вопрос, как быстро растут издержки (а также где, в какой форме и, конечно, растут ли издержки везде) и насколько рост издержек покрывается производством нового богатства. Следующая задача исследования относится к политическому и социальному измерению. Происходит ли развитие, трансформация или упадок механизмов, распределяющих издержки и компенсации по глобально связанным социальным структурам?
Манн и Калхун предполагают, что тяжелый экологический кризис может наступить весьма скоро и стать серьезным вызовом для все еще жизнеспособного в экономическом отношении капитализма. Коллинз и Валлерстайн считают, что экологический кризис довольно далек и кризис капитализма наступит раньше. Коллинз ссылается на научные экологические прогнозы, которые указывают, что большой кризис скажется лишь около 2100 года. Манн же иначе прочитывает текущие данные климатологии и полагает, что серьезный экологический ущерб будет угрожать самому существованию отдельных стран уже к 2030–2050 годам. Вопрос для нас, таким образом, не в том, случится или не случится экологический кризис. Здесь мы, как неспециалисты в области климатологии, должны полагаться на чужие данные. Вопрос мы ставим как макросоциологи: какова может быть причинно-следственная последовательность на уровне человеческого сообщества в случае кризиса в климате планеты, о котором нам сейчас говорит большинство специалистов в этой области? Коллинз и Валлерстайн прогнозируют полномасштабный кризис капитализма в районе 2040 года. Если так, то мы столкнемся с капиталистическим кризисом до того, как экологический кризис примет всеобще-угрожающий характер. Если правы Коллинз и Валлерстайн, то возникает надежда, что социалистическое решение кризиса капитализма также настолько изменит политические структуры, что экологический кризис может быть коллективно преодолен прежде, чем начнет случаться подлинно непоправимое. Манн видит надежду несколько иначе. Любой серьезный кризис капитализма существенно понизит уровень ВВП, ослабив, таким образом, экологический кризис (если только глобальное потепление к тому моменту не зайдет слишком далеко). Манн говорит о трех главных источниках изменения климата: не только капитализм, но и национальные государства с их внутренними политическими структурами плюс поведение обычных граждан, привыкших к массовому потреблению. Решение экологического кризиса подразумевает реформирование всех трех институтов одно временно. Независимо от того, какая жизнеспособная система возникнет после кризиса (капиталистическая, социалистическая или какая-либо другая), три ныне определяющих института (капитализм, суверенное национальное государство и массовое потребительство) должны принять кардинально новые формы.
