Дело было в Педженте - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор (версия книг .TXT) 📗
— Сейчас подойдем поближе, Федор Иванович, — сказал Верещагин и пошел в трюм.
Запустив мотор, он поднялся наверх, прошел к штурвалу. Развернул баркас.
Легко ворочая штурвал одной рукой, он повел отвоеванный баркас к берегу».
Попытки в современных условиях управлять опираясь на мировоззрение калейдоскопа, забывая о том, что идёт процесс смены логики социального поведения — смертельно опасны. И не удивительно, как один за другим самонадеянные горе-руководители, встающие к штурвалу государственного корабля, ломают себе шею, так и не поняв — за что. Не за что, а почему? А потому, что подсознательно “таможня”-зомби по-прежнему замкнута на библейскую концепцию управления и не в состоянии пересмотреть библейские стереотипы поведения и отношения к явлениям внутреннего и внешнего мира даже в предсмертную минуту жизни.
«Последним, кого он увидел, был Абдулла, который еще не утонул и отчаянно пытался хоть сколько-нибудь приблизиться к берегу.
— Прыгай! — кричал с берега Сухов. — Прыгай, взорвешься!
Но за шумом двигателя Верещагин не слышал крика.
Через сорок две секунды раздался взрыв. Стена огня и воды поднялась вверх и упала.
Взрывная волна опрокинула лодку с Настасьей.
Сухов сел на песок, схватившись за голову».
Этот эпизод киноповести — символическое отображение того факта, что информационное крушение библейской цивилизации в результате взрыва мировоззренческого динамита, заложенного общественной инициативой в её “генераторную”, неизбежно затронет и её главную кадровую базу — иерархию всех церквей имени Христа. Показано в киноповести и каким будет отношение к этому событию национальных “элит” (здесь они в чадрах): ведь они теряют хозяина.
«От бака к воде спешили женщины гарема. Подбежав к Сухову, они остановились неподалеку, кутаясь в свои чадры.
Сухов поднял голову. Посмотрел на женщин. Увидел их глаза, испуганно устремленные к морю. Обернувшись к воде, он увидел Абдуллу, который боролся с волнами уже у самого берега. Вода была ему по пояс, но встать на ноги он не мог и передвигался то вплавь, то ползком.
На мели ему всё же удалось подняться. Он тяжело дышал, стоя на коленях, метрах в десяти от Сухова и женщин.
Взгляды их встретились.
Ценой огромных усилий Абдулла заставил себя встать на ноги. Ему удалось сделать три шага, женщины в ужасе попятились. Абдулла сделал еще один шаг и рухнул лицом в песок».
Из этого эпизода киноповести (напомним, что в фильме он отсутствует) нельзя сделать однозначного вывода о об окончательной гибели Абдуллы. Но благодаря ему, по крайней мере на уровне второго смыслового ряда, можно понять, что:
· библейская концепция управления уже “на коленях и в воде”; альтернативная ей Концепция Общественной Безопасности имеет название — “Мёртвая вода”;
· основы библейской концепции управления будут подорваны не столько усилиями общественной инициативы (Абдуллу ранил не Сухов, а “таможня”), сколько внутренними противоречиями её сторонников, в основном нравственного характера;
· явление нового мировоззрения, несущего народам мира культуру Богодержавия, становится главным фактором в информационном противостоянии двух концепций управления, о чём говорят слова киноповести “взгляды их встретились”;
· попытка Глобального надиудейского Предиктора подняться над мерой понимания, явленной миру общественной инициативой Русской цивилизации даже ценой “огромных усилий”, обречена на неудачу, поскольку любое знание — только приданое к определённому типу строя психики; строй психики представителей толпо-“элитаризма” — не человечный;
· единственные, кто будет “тоскливо и однотонно выть” по поводу краха уходящей в прошлое концепции управления, так это национальные “элиты” и иерархи всех церквей имени Христа, лишившиеся в результате такого поворота событий возможности паразитировать на труде своих народов.
«Бывшие жены медленно подошли к Абдулле. Сухов видел, как они окружили его и, не смея дотронуться, тоскливо и однотонно завыли…
Из воды вышла и пошла куда-то прочь от Педжента потрясенная Настасья».
Такой финал киноповести известен только её читателям. Но если даже принять во внимание её тираж 1994 года — 100 000 экз. (очень большой для постсоветсого книгоиздательства), то всё равно знакомые с ним едва ли будут составлять доли процента от количества посмотревших (многие не один раз) фильм “Белое солнце пустыни”. А в фильме, как все помнят, финал совсем иной:
Абдулла не спешит бежать на баркас, а пытается самолично перестрелять своих неверных жён и с этой целью под огнём Сухова и Саида поднимается по металлической лестнице к горловине цистерны, в которой ещё остаются “свободные женщины Востока”. На какое-то мгновенье от этого занятия его отвлекает взрыв баркаса, заминированный двигатель которого после завершения борьбы с бандитами наконец удалось запустить Верещагину. Сухов окриком: “Я здесь, Абдулла!”, — заставляет того оглянуться, после чего расстреливает его в упор. Смертельно раненый Абдулла, артистично выпуская в “белый свет” магазин своего маузера, медленно сползает цепляясь за поручни металлического трапа прямо в лужу нефти. На экране — искаженное гримасой ужаса лицо Настасьи сопровождается её душераздирающим криком отчаяния.
После этого и слышится приглашение Сухова: «Выходите, барышни!».
В последних кадрах фильма по прибрежной воде медленно движутся кони без всадников; навстречу им бредёт потерянная от горя простоволосая Настасья.
Такое прочтение киноповести кинорежиссёром тоже возможно, а для зрителя, незнакомого с её сюжетом, оно может даже более эффектно. Вопросы типа: стал бы реальный главарь банды подвергать свою жизнь смертельной опасности ради уничтожения гарема? — можно игнорировать ссылками на необходимость привлечь внимание зрителя закрученностью сюжета. Важнее другое: при таком финале рассыпается целостность второго смыслового ряда всего повествования.
Но при этом выясняется и другое. Применяя предложенные ключи иносказания к расшифровке последних кадров фильма можно сделать вывод о том, что на уровень подсознания зрителя сгружается иная матрица, отличная от той, над которой работали В.Ежов и Р.Ибрагимбеков. В матрице, порождённой воображением Мотыля, большевизм вроде бы поражает библейскую концепцию на уровне третьего — идеологического приоритета обобщённых средств управления-оружия (Сухов убивает Абдуллу из пистолета?), что, мягко говоря, не соответствует реальному положению дел.
Национальные толпы (кони без седоков в финальной сцене), лишившиеся национальных “элит”, вроде бы обретают возможность стать народами. Но меж коней ходит овдовевшая Настасья, что на уровне второго смыслового ряда может означать — церковная иерархия еще долго будет поддерживать толпо-“элитаризм” в обществе.
Всё это вместе вписывается в троцкистский подход при решении любых проблем, которые троцкизм хотел бы усугубить. На эту тенденцию психического троцкизма обратил внимание ещё А.С. Пушкин в поэме “Домик в Коломне”:
То переварит, то пережарит;
То с посудой полку уронит,
Вечно всё пересолит.
Однако, на эти потуги психического троцкизма можно ответить следующее: в подсознании народа верующие Богу непосредственно и церковная иерархия никогда не отождествлялись как единое целое, как никогда не были синонимами партийная иерархия КПСС и простые коммунисты труженики. Понимание этого факта отражено в поговорке, ставшей символом начала процесса размежевания между партийной массой и партийной “элитой” ещё в начале перестройки: “В нашей стране не все члены партии — коммунисты, и не все коммунисты — члены партии”. И мы еще станем свидетелями размежевания церковной иерархии с её “паствой”.
Картина 22. Не надо плакать, может ещё встретимся
«Утром следующего дня на площади перед станцией Сухов прощался с отрядом Рахимова, пришедшим ему на помощь, и бывшим гаремом Абдуллы.
Дымила походная кухня.
Сухов воткнул свою палку-часы в песок и определил время:
