Новая опричнина, или Модернизация по-русски - Фурсов Андрей Ильич (серия книг .TXT) 📗
Таким образом, разрушение РФ является оперативно-тактическим интересом действующей элиты. Не стоит апеллировать к «элите», уповая на ее недомыслие. Если допустить наличие умысла в ее действиях, то все становится на свои места. Причем следует различать интересы президента и премьера. Для них и их ближайшего круга за рубежом свободы нет, они без субъектности России обречены в личном плане. А вот элита среднего звена не боится преследований. «Среднеэлитных» начальников много и каждый имеет незначительные капиталы. Они уже имеют недвижимость и активы за рубежом. Их семьи и дети живут не в России, а некоторые из их отпрысков и родились-то не в РФ, поэтому юридически считаются гражданами других государств.
Но трагедия самой верхней части элиты заключается в том, что именно они породили это среднее и не очищаемое звено и в какой-то мере являются его заложниками. Среднее звено, надо сказать – небезосновательно, считает, как говаривал персонаж Броневого в «Семнадцати мгновениях весны», что «тех кто побежит сейчас, поймают и расстреляют, а вот когда здесь будут грохотать русские пушки… вот тогда мы и уйдем». Точно так же рассуждает среднее звено: пока оно боится президента и премьера, но все его активы и интересы давно за пределами России. Они просто ждут, когда загрохочут пушки русского бунта, чтобы незаметно исчезнуть, оставив верхушку на растерзание толпе. Так уже бывало и так обязательно будет. Тот, кому есть, что терять, никогда не рискнет всем ради еще небольшой добавки к имеющемуся. Капитал пуглив, а неправедно нажитый – пуглив втройне.
Мы в ходе семинара говорили о наших интересах: сохранить Россию, воссоздать сильный геополитический субъект. Но ведь есть влиятельные люди с совершенно иными устремлениями!
Ценности – прежде всего
Вице-президент Российской криминалогической ассоциации Игорь Сундиев был лаконичен. Он попытался объединить высказанные на круглом столе идеи.
Прежде всего идею о том, что кризис – не един, он многоаспектен. Затем – мысль об эволюционной, «переходной» природе кризиса.
– В чем главная эволюционная значимость этого кризиса? В том, что прежняя модель развития уже закончилась. Об этом уже все сказали. Поэтому, когда уважаемый Максим Калашников говорит: «Не хватает вот этого, того и этого…», встает вопрос: а это нужно? Мы, образно говоря, поставили диагноз – больной умрет через три недели. А вот если бы, мол, у нас было два десятка кислородных аппаратов, искусственная почка и так далее, мы могли бы продлить его существование еще на несколько часов.
Если ресурсы той модели, которая была, закончились, то все прозвучавшие здесь оценки принимают иное значение. Мы пропустили V технологическую волну? И слава богу! Нет ресурсов на то, чтобы догонять, у нас нет сил. И не надо догонять. Но мы знаем, какой будет новая волна и что необходимо для нее. То, что старый технологический уклад благополучно разрушается (и не нашими руками) имеет только один положительный смысл: мы можем строить другой технологический уклад, «на два шага вперед»…
(Реплика М. Калашникова: «Так я о том же самом и говорил, когда предлагал строить новую техносферу на прорывных технологиях следующей эры!»)
…Да, вы об этом говорили. Но чего здесь не хватает? Любая модернизация требует материальных, организационных и силовым ресурсов, чего у нас нет.
На мой взгляд, сам кризис есть наглядное свидетельство начала глобального перехода человечества к качественно новому состоянию, к принципиальной иной организации самого человеческого общества, чем та, к которой мы привыкли и с которой традиционно отождествляем себя. Этот переход осуществляется по целому ряду различных направлений и воспринимается нами как волна разнообразных и слабо (либо вовсе не) связанных друг с другом кризисов. Между тем не только их взаимодействие, но и взаимосвязь их на принципиальном уровне представляются очевидными. Наше нежелание обнажить и исследовать эту взаимосвязь вызвано не только доминированием отраслевого характера юридического знания (жестко разграничивающим разные его направления и противодействующим тем самым комплексному подходу), но и страхом обнаружить, что кризисы носят более глубокий характер и требуют от нас больших изменений, чем те, с которыми мы согласны.
В результате все мы (и ученые и политики) не только часто «не видим за деревьями леса», но и боимся его увидеть, так как подозреваем, что он будет для нас неудобен, опасен и потребует от нас жертв, на которые мы не готовы.
Эта естественная человеческая слабость обессмысливает всю антикризисную политику: не желая думать о направлении перехода человечества (и, кстати, не желая признавать даже сам факт этого перехода), управляющие системы государства подчиняют все свои усилия заведомо обреченным на неудачу попыткам вернуться в прошлое, войти второй раз в привычную, удобную и хорошо изученную реку. В результате объективно обусловленные изменения удается в лучшем случае лишь слегка притормозить.
Элитарная часть человечества, уверовав в неизменность роста своего благосостояния, категорически не хочет даже признавать главной задачи современного человечества, поставленной перед ним всем объективным ходом его развития. Эта задача состоит в том, чтобы определить направление комплексного перехода, в котором оно находится, выявить характеристики следующей «зоны стабильности» и соотнести все свои действия с задачей наиболее быстрого и безболезненного достижения этой зоны (а при возможности – и ее гуманитарной трансформации).
Это самовлюбленное нежелание нашей и мировой элиты считаться с объективным характером собственного развития дает России нежданное конкурентное преимущество. Ведь, даже только приступив к решению этой задачи, она, в каком бы плачевном состоянии ни находилось бы ее внутреннее устройство, станет интеллектуальным лидером современного человечества. Соответственно, она сможет заняться наиболее выгодным и привычным для себя делом: насаждением соответствующих собственным интересам норм и стандартов поведения (после краха коммунистической идеологии этот бизнес был монополией США, во многом обусловившей их могущество и благосостояние).
Основным компонентом складывающегося глобального кризиса есть аксиологический (ценностный) кризис. Суть: в основе побуждений членов любого развивающегося социума лежат, в первую очередь, сакральные ценности, обеспечивающие долгосрочную созидающую преемственность мотивационной сферы. Эти ценности задает либо религия, либо – идеология. Вторая половина ХХ века характеризуется немотивированным ростом прагматизма и утилитаризма, начало которому положил последний оплот сакральной идеологии – СССР, в котором в 1961 году была принята новая программа КПСС. Именно в этой программе было дано экономическое определение «светлого будущего» (коммунизма), и именно в ней «провозглашена дата конца истории» – построения коммунизма (1980 год). На наш взгляд, именно этот ключевой момент послужил началом краха СССР, социалистической системы и системы мирового порядка. Необычайно быстро сакральные ценности повсеместно были вытеснены ценностями экономическими, что означало неизбежную деградацию всей ценностно-ориентировочной сферы социумов.
К чести высших иерархов христианских церквей они первые выделили не экономическую, а сугубо нравственную природу нынешнего глобального кризиса…
Как считает Игорь Сундиев, потеряны важнейшие ценности. Прагматизм и цинизм не могут быть основой для движения вперед, нужны идеальные цели. Экономика сама по себе есть не цель человечества, а только инструмент. Мы же зачастую рассуждаем так, что экономика – основная цель.
– Аксиологического механизма в нашем государстве не существует по определению, – заявляет эксперт. – В РФ по Конституции не может быть государственной идеологии. У нас все основные конфессии представляют из себя в первую очередь коммерческое предприятие, во вторую – дань традиции и более ничего. Вся ценностная (аксиологическая) работа отдана на откуп внешним силам. Мы превратились из интеллектуально-духовного центра в ведомых…
