Черная сотня. Происхождение русского фашизма - Лакер Уолтер (е книги TXT) 📗
Известность пришла к Смирнову-Осташвили после акции 18 января 1990 года, когда его сторонники пытались сорвать собрание либеральной писательской труппы «Апрель» в Центральном доме литераторов. Примерно тридцать — сорок хулиганов ворвались в зал, некоторое время терроризировали присутствующих, угрожая жуткими последствиями, и ушли, объявив, что они еще вернутся. У одного пожилого литератора разбили очки. Милиция, как обычно в таких случаях, прибыла с большим опозданием. Некоторых из нападавших впоследствии задержали, но после установления личности отпустили.
Об инциденте много писали, и вскоре обнаружилось, что это был не спонтанный взрыв чувств, а тщательно подготовленная акция. Писатели подали официальную жалобу, однако представитель КГБ по связям с прессой генерал Карабанов ответил, что не считает дело достойным рассмотрения в суде. Это еще более разгневало либеральных писателей, которые продолжали настаивать на разоблачении идеологических интриганов, стоявших за спиной Смирнова-Осташвили.
Со своей стороны, правые посмеивались над инцидентом: зачем-де создавать из мухи слона? В конце концов Смирнов-Осташвили — человек психически неустойчивый, ничего особенного, не произошло, никто не пострадал, другое дело — конфликты в Средней Азии и на Кавказе, где гибнут десятки людей. Распространялись даже слухи, что «Апрель» сам инсценировал инцидент. Либералы отвечали, что это проявление «обыкновенного русского фашизма» (Старовойтова) и если с самого начала не оказать ему сопротивления, он поднимет голову. Все фашистские движения начинали с «малых дел», говорили либералы, а не с «похода на Рим».
Собственный журнал Смирнова-Осташвили описью вал события так. Голодный рабочий (Смирнов-Осташвили) случайно зашел в ЦДЛ и страшно разгневался, увидев на столах горы деликатесов, которых нигде больше нельзя достать [336]. Позднее Смирнов-Осташвили приводил и другие объяснения; и вообще, он-де один из лучших московских полемистов и он еще покажет либералам — даже Евтушенко не сможет противостоять ему в споре больше трех минут. Наконец 24 июля 1990 года началось слушание дела Смирнова-Осташвили в московском суде. Процесс продолжался десять недель. Обвиняемый вел себя как человек самоуверенный, но весьма ограниченного интеллекта. Сначала он потребовал себе адвоката из Германии (любого адвоката, лишь бы из Германии!); затем начал утверждать, что только Курт Вальдхайм может понять его и Вальдхайма надлежит пригласить на заседание суда. Затем Смирнов-Осташвили бежал и через две недели был арестован в парикмахерской. Когда был оглашен приговор, он отказался признать его, заявив, что «Советский Союз — оккупированная страна» [337]. Процесс широко освещался в иностранной печати, так как оппоненты Смирнова-Осташвили, в том числе несколько писателей, почти ежедневно посещали зал суда, а его сторонники устраивали перед зданием суда демонстрации и раздавали свои издания. Это было идеальным местом для знакомства со взглядами крайней правой. На самом деле процесс не открыл ничего нового тем, кто изучал маргинальные группировки. Смирнов-Осташвили разъяснил свою позицию еще до начала процесса в нескольких длинных интервью: Васильев — марионетка и мошенник; время для дискуссий с либералами закончилось; его группа не собирается устраивать еврейские погромы, а только призывает отдать евреев под суд за преступления против русского народа [338].
Крайняя правая называла процесс фарсом, но не особенно поддерживала обвиняемого. Лишь одна из групп, отколовшаяся от «Памяти» (руководимая Александром Кулаковым и Свешниковым), послала к суду демонстрантов, выряженных в мундиры. Другие руководители крайней правой вели себя сдержанно: Смирнов-Осташвили стал явно неудобной фигурой. Как отмечала одна московская газета, не только лидеры «патриотов», но и рядовые члены «Памяти» чурались его, как «дьявола, попахивающего серой» [339]. Друзья Смирнова-Осташвили жаловались, что только газета «Памяти» в Новосибирске, а также «Ситуация», «Воскресение» и национал-большевики из «Молодой гвардии» поддержали его — прочая «патриотическая» пресса хранила молчание. Некоторые газеты («Ветеран, «Московский литератор») даже высказывали предположение, что он провокатор и, возможно, еврейского происхождения [340]. (Бабка Смирнова-Осташвили была Штолътенберг — эта фамилия немецкая, а не еврейская.) Два года заключения — такой приговор вынес суд 12 октября 1990 года. Смирнов-Осташвили был отправлен в лагерь; все думали, он выйдет на свободу через девять — двенадцать месяцев. Сам он хвастался, что под его влиянием весь лагерь, включая администрацию, через полгода обратится в «патриотизм». Однако 26 апреля 1991 года Смирнов-Осташвили повесился. Одни утверждали, что причина самоубийства — общая депрессия или же издевательства солагерников по поводу его якобы еврейского происхождения. Другие, как и предполагалось, доказывали, что это типичный случай «сионистского ритуального убийства», а убийцы — писатели из группы «Апрель» [341]. Ведь не случайно он умер в апреле… Сторонники Смирнова-Осташвили требовали от властей расследования. Оно было проведено, но результаты его не появились в печати. Таким образом, деятельность Смирнова-Осташвили, как и прочих активистов «Памяти», остается во многом загадкой. Смирнов-Осташвили нередко хвастал тесными связями с КГБ, но то же делали и другие руководители правых группировок; возможно, что он-то как раз блефовал. Если Смирнов-Осташвили и в самом деле был убит, вряд ли здесь замешана политика: этот неустойчивый человек явно принес своему делу больше вреда, чем пользы. Он был не козырной картой, а бременем для крайней правой. Следует наконец упомянуть еще об одной фракции «Памяти». В 1987 году, когда Смирнов-Осташвили с отвращением покинул группу Васильева, от нее откололся также художник Игорь Сычев с несколькими сторонниками. Вероятно, группа Сычева была более серьезным конкурентом васильевцам. Если другие фракции в основном печатали листовки, а васильевцы давали интервью, то сычевцы в 1988–1990 годах выходили на улицы Москвы. Они возложили венки на могилу генерала Брусилова — военачальника времен первой мировой войны, добровольно работали на восстановлении нескольких кладбищ, сорвали предвыборный митинг главного редактора «Огонька» Виталия Коротича и несколько раз устраивали демонстрации перед телецентром в Останкино — советское телевидение они называли «тель-авидение» [342]. Всего они участвовали примерно в 90 акциях вроде митинга памяти последнего царя или митингов протеста против антирусских настроений в Прибалтике.
Идеология сычевцев, мягко говоря, электична. Они устраивают демонстрации как в память последнего царя, так и в память Сталина. Их нападки направлены скорее против «красного сионизма» (то есть марксизма), чем против «жидомасонских заговорщиков» [343]. Постепенно Сычев (как и Васильев) отошел от национал-большевизма и воодушевился идеями «народной монархии». Некоторые партийные круги явно предпочитали сычевцев другим фракциям «Памяти» — статьи об этом появлялись в печати [344].
Осенью 1990 года Сычев неожиданно появился на приеме, организованном еврейской общиной Москвы, и заявил, что его группа — не фашистская и не антисемитская и против евреев ничего не имеет [345]. В интервью популярному еженедельнику «КоммерсантЪ» он заявил: «Теперь мы начинаем понимать, что главная цель сионизма — создание еврейского государства в Израиле», а раз так, его группа никоим образом не противится этому. Кроме того, неправильно считать, что евреи виноваты во всех преступлениях, например в убийстве царской семьи или геноциде против русского народа. Ведь и в белом движении было много евреев и сионистов. Это был неожиданный и поразительный сдвиг, но — кратковременный: уже в следующем году антиеврейские демонстрации группы возобновились. Неизменной оставалась вражда между Сычевым и Васильевым. Васильев не только приписывал своему сопернику еврейских дедушек и бабушек, но и доказывал, что Сычев состоит в родстве с Троцким. Для Сычева же Васильев — агент-провокатор, а не искренний воинствующий патриот.
