Горбачев - Грачев Андрей (первая книга .TXT) 📗
Вечером 19 января в Баку был взорван энергоблок телецентра, и даже умеренные руководители Народного фронта, собиравшиеся призвать население, и прежде всего женщин и детей, уйти с улиц и площадей, утратили контроль над происходящим. Город остался во власти наступавшей армии и… стихии. Новая кровь забрызгала штандарт Перестройки и ее лидера. Кровь, которую желали и провоцировали наиболее экстремистские силы в разных политических лагерях и в которой отмылся от своих прошлых прегрешений Алиев, получивший возможность списать на «преступления» новых правителей накопленные за многие годы собственные грехи и открыть тем самым себе перспективу возвращения во власть.
В своих мемуарах Михаил Сергеевич пишет: «Урок, который я вынес из всей этой трагической истории: власть не в состоянии обойтись без применения силы в экстремальных обстоятельствах…» Эти слова в тексте книги подчеркнуты. Цена усвоенного им урока — по официальным сводкам — 121 погибший, 700 раненых и десятки «пропавших без вести».
СКОВАННЫЙ «БАЛТИЙСКОЙ ЦЕПЬЮ»
Январь 90-го вообще выдался для Горбачева тяжелым. В самый канун бакинской драмы он был вынужден не только мысленно, но и физически перенестись на совсем другой край империи, расползавшейся, как ветхое одеяло, — в Прибалтику. Внеочередной Пленум ЦК, созванный в связи с решением съезда компартии Литвы отделиться от КПСС, «командировал» генсека в Вильнюс, чтобы он собственноручно навел порядок в мятежной парторганизации.
В Литву Михаил Сергеевич отправился с Раисой Максимовной в боевом и даже приподнятом настроении. Информация, которой снабдил его В.Крючков, возможно, уже тогда приступивший к подготовке следующего «вильнюсского января» — 1991 года, обнадеживающе расписывала растущее влияние «интернационалистского» временного ЦК компартии (на платформе КПСС) во главе с М.Бурокявичусом, а подобранные В.Болдиным телеграммы с мест и обращения «трудовых коллективов» подтверждали, что не только русскоязычное меньшинство, но и многие литовцы «стоят за Союз».
Разумеется, поездка обещала быть непростой. Но такие политические вызовы, а эту поездку можно было сравнить с выходом к враждебно настроенной аудитории Верховного Совета или Пленума ЦК, тонизировали его. В таких ситуациях он мобилизовался и показывал свои лучшие качества лидера. Так, по крайней мере, было до сих пор. Горбачев настраивался, развязав «литовский узел», преподать урок высшего пилотажа не только заблудившемуся местному партийному руководству во главе с А.Бразаускасом, но и агрессивным критикам в Москве, обвинявшим его в попустительстве националистам и «слабовластии».
Собираясь в поездку, Горбачев говорил своему помощнику Г.Шахназарову: «Понимаешь, я просто не могу им уступить». Эта фраза отражала не только внутреннюю нацеленность на битву за Союз или браваду привыкшего к победам полководца, но и понимание жесткого выбора, перед которым он был поставлен своим собственным ЦК, возложившим на него эту «невыполнимую миссию». Проигрыш практически был неизбежен при любом варианте ее завершения. Суть ситуации по-военному четко сформулировал в январе 1990 года Д.Язов: «Если одна из республик уйдет, Горбачев кончен, но если он использует силу, чтобы этому помешать, тоже».
Увы, на этот раз и, пожалуй, впервые в истории доселе триумфальной перестроечной кампании Горбачев, подобно Наполеону, неосмотрительно вторгшемуся в Россию, «отправившись за шерстью, вернулся стриженым». Вместо ожидавшихся в Москве «скальпов» националистов и доклада Пленуму о том, как удалось переубедить и примирить руководство местной компартии и целую республику, отговорив от «опрометчивого шага», он вынужден был демонстрировать своим консервативным тылам и общественному мнению России, что добросовестно использовал все возможные аргументы и политические способы удержания Литвы, а стало быть, и остальной Прибалтики в составе Союза и что следующим шагом может быть только применение силы.
По окончании поездки непривычно мрачному Горбачеву пришлось, прощаясь на аэродроме с Бразаускасом, лишь просить подождать с принятием решений о выходе из Союза «до выработки соответствующего закона». Угнетенность Михаила Сергеевича имела двойную причину: он не только не смог достичь первоначально поставленной цели, но и обнаружил, что разучился творить политические чудеса. Даже его противники, наблюдавшие по телевидению, как самоотверженно ратовал Горбачев за Союз, понимая, что вряд ли они смогли сделать это лучше, не злорадствовали, а союзники утешали. Выступая на продолжившем работу Пленуме, член ЦК, народный артист СССР М.Ульянов сказал: «Мы все видели, что Михаил Сергеевич рубить дрова не намерен, он не изменил своим убеждениям, понимая, что сила, насилие, репрессии не решат проблему. Но какой ценой удается удерживать этот курс!»
По воспоминаниям А.Бразаускаса, узнав о решении ХХ съезда компартии Литвы, Горбачев дозвонился до него вечером, когда он с женой был в театре, и начал было распекать с металлом в голосе: «Что ты там наделал, Альгирдас?» В течение поездки (кстати, первого в истории КПСС визита генсека в Литву) его наступательное боевое настроение менялось. Поначалу он еще надеялся переубедить, переговорить, наконец, припугнуть своих собеседников и слушателей: «Хочу, чтобы вы размышляли. Уйдя из Союза, Литва сойдет на обочину истории…» Однако почти везде наталкивался на стену глухоты к своим аргументам и призывам. Когда он восклицал: «Не пришло время рубить канаты… Вы критикуете вчерашний день, вчерашнюю политику, вчерашние концепции…», литовцы знали — он не в силах гарантировать, что они не будут завтрашними. Психологический перелом, считает Бразаускас, наступил в канун отъезда, когда Горбачев, выступая перед интеллигенцией, уже в который раз спросил: «Так, что же, хотите уйти?» И в ответ услышал из зала солидарное и мощное «Да!»
В машине они ехали втроем — Горбачев, Бразаускас и Раиса. Все молчали. Потом Горбачев сказал, ни к кому не обращаясь: «Что с ними случилось?» И тут же без перерыва: «Надо бы выпить». Прощаясь на аэродроме, проронил, глядя в сторону: «Да, я вижу, вы сделали выбор». То, что наконец понял Горбачев, еще предстояло осознать той партийной московской власти, да и остальной стране, перед которой он нес ответственность за сохранение единого Союза. Да и сам Горбачев, видимо, вплоть до вильнюсских событий января следующего года еще не был готов окончательно признать свое политическое и личное поражение. Отсюда — весь набор средств давления на Литву (а через нее и на остальную Прибалтику), которые сам ли, или под нажимом обложивших его консерваторов предпринял в 1990 году.
Пересматривать убеждения, сложившиеся за многие годы, а тем более расставаться с иллюзиями всегда трудно. Далеко не все политики вообще на это способны. За свои «советские» представления о стране Горбачев держался с особым упорством и готов был отстаивать их с помощью всей подконтрольной ему государственной мощи. Еще в ноябре 89-го при обсуждении этой темы на Политбюро он предлагал удержать прибалтов в Союзе ценами на топливо. Когда за неделю до провозглашения сеймом независимости Альгирдас Бразаускас пришел к нему в кабинет в Кремле, Горбачев устало махнул рукой: «Идите, куда хотите. Но вы же бедные, у вас ничего своего нет. Как вы будете жить без остального Союза, ведь придете с протянутой рукой!»
Позднее к экономическим обручам на союзную бочку попробовали набить юридические: в апреле 1990 года — через четыре дня после принятия литовским сеймом Декларации независимости — Верховный Совет принял давно обещанный Закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзных республик из СССР» с такой усложненной, как само название, процедурой «развода», которая делала отделение от СССР практически невозможным. Против Литвы были введены жесткие экономические санкции, предусматривавшие повышенные цены на нефть и газ и фактическое эмбарго на поставку некоторых жизненно важных товаров — вплоть до лекарств. Как бы спонтанно, трудовые коллективы ряда союзных предприятий заявили об отказе поставлять в эту республику свою продукцию.
