Новое Просвещение и борьба за свободу знания - Кауфман Питер (книги бесплатно без регистрации полные .TXT, .FB2) 📗
Тиндейл дал людям возможность выступить против «тщеславных суеверий», «ложной доктрины», «порочных страстей», «гордыни» и «ненасытной алчности» Церкви. Таким образом, мы вправе говорить о том, что его великий современный истолкователь назвал «силой выраженного протеста», которую перевод Тиндейла «пробудил в обычном человеке». Обращаясь непосредственно к каждому читателю, «убрав корку столетней религиозной доктрины, напыщенной и застойной» и «освободив оригинальный текст от оков присвоившей его Церкви», перевод Тиндейла вкупе с актом его создания и публикации поразительным образом стал моральной суперсилой, «достаточной, чтобы поддержать людей в дерзких попытках противостоять преобладающим духовным и политическим влияниям и в страданиях, которые следовали за этими попытками». К тому же Тиндейл знал, что у Библии нет читателей, а есть слушатели, он знал, что для авторов ее оригинального текста «очевидно было чрезвычайно важно показать, как речь связывает людей между собой», и сосредоточился на силе этой речи. Он знал, что «пространство звука оказывало еще большее влияние на первых слушателей, к кому обращался текст и кто, конечно же, не читал его молча, а именно что слушал».
Тиндейл распахнул дверь к Писанию, которое могло принадлежать каждому и которое получалось приспособить под нужды мирян. Стало возможным воспринимать книгу не как гранитный монолит, а как нечто подвижное и в то же время единое, словно ртуть. В отличие от матери-Церкви, прятавшей фолиант от всех, кроме прелатов, он предложил новую соразмерность – слово, обращенное непосредственно к человеку, – что ставило человека на равных с книгой.
Более того, «Писание теперь обращалось не только к отдельному человеку, но и, что более важно, к новому обществу людей, которые начинали объединяться благодаря тому, что священный текст, написанный простым языком, стал доступен им всем… Демократизация Библии – вот в чем была цель Тиндейла» [53].
«Энциклопедия» сделала то же самое – методами, которые сегодня кажутся не столь уж мощными, – но тогда она, словно кувалдой, разбила традиционные скрепы. Среди тысяч других статьи по таким темам, как «Религия», «Философия», «Политика и общество», бросали вызов государству и Церкви прямо на глазах у цензоров. Например, в статье «Разум» нам говорят:
Ни одно утверждение нельзя принимать за божественное откровение, если оно противоречит всему, что мы знаем либо интуитивно, как в случае с очевидными фактами, либо вследствие логического заключения, как в случае с доказательствами.
И духовенству это не понравилось. А пылкое порицание рабства не слишком расположило к энциклопедистам тех, кто на нем зарабатывал:
Работорговля – покупка негров на побережье Африки европейцами, которые потом используют этих несчастных людей как рабов в своих колониях. Покупка негров с целью обратить их в рабство противна религии, морали, законам природы и правам человека [54].
Вызов монархии и Церкви проявляется там, где его и можно ожидать, – в статьях типа Conscience, liberté de [55], Fanatisme [56], Tolérance [57], Croisades [58] – более того, Chaos [59] бросает вызов библейской мифологии, а Fortune [60] – чудовищному расслоению в сфере материального благосостояния в Европе XVIII века. Дидро и его соратники, по крайней мере наиболее прогрессивные, «излагали самые дерзкие мысли в коротких и относительно далеких от темы статьях или же зачастую просто делали отсылки к более длинным и значительным» [61]. Таким образом, статьи Xenxus и Xoxodins – о японской религии – нападают на иезуитов и янсенистов, а статьи, описывающие культы Индии и Мексики – Shavvarka, Ypaina, – на папу римского [62]. Научная статья «Каннибалы» заканчивается проказливой отсылкой: «См.: Евхаристия, Причастие, Алтарь и проч.». Современный биограф Дидро поясняет, что примерно в 23 000 статей (а это около трети всей энциклопедии) содержится хотя бы одна отсылка к другим. «В целом число отсылок – в некоторых статьях их пять или шесть – достигает почти 62 000» [63].
«Амбициозной целью "Энциклопедии", – говорит нам исследование, – было изменить мировоззрение людей».
Всю дерзость проекта легче представить себе, если принять во внимание ограниченность образования в Европе XVIII века. Университеты были доступны только привилегированной элите, а их программа, унаследованная от Средневековья, сосредоточивалась в основном на изучении древнегреческих и латинских авторов, медицины, права и, самое главное, теологии. «Энциклопедия», напротив, обращалась к широкой аудитории по всей Европе. К 1789 г. в различных форматах и изданиях выпустили уже 24 000 полных собраний ее томов, больше половины которых разошлись за пределами Франции [64].
Не только слова и идеи, содержащиеся в «Энциклопедии», вызвали эту перемену, но также и то, что с помощью печатного станка, коммерции, сети авторов, книгопечатников и книготорговцев ее создатели вынесли источник знания и влияния за пределы существующих властных институтов. Мало того, что авторы, издатели, книгопечатники и книготорговцы критиковали эти властные институты, они сами, благодаря поднимаемым ими вопросам и силе примера, становились все более значимым институтом власти. Издательское дело как таковое подвергалось строгой цензуре: издателям и публицистам надлежало получить от государства лицензию, или privilège [65], либо же некое permission tacite [66], которые могли быть отозваны в любое время, что часто и случалось [67]. И действительно, лицензию «Энциклопедии» отзывали несколько раз и право ее издавать всегда висело на волоске [68]. Сама идея, что знание способно обрести подобную форму, более того, быть опубликованным с отсылками к другим источникам информации в рамках одного сборника, представлялась неслыханной! В ту эпоху, когда «следовать доводам разума, куда бы они ни привели, было преступлением в глазах приверженцев традиционных ценностей», появилось «произведение, пронизанное новым духом, противоречащее властям и традициям, стремящееся подвергнуть все убеждения и учреждения пристальному изучению» [69].
Иными словами, проект «Энциклопедии» перевел свет огромных прожекторов с закостенелых религиозных орденов и левиафанов-институций, пребывающих под управлением и контролем государства и ранее выступавших в качестве хранителей и распространителей знания, на нечто новое – что-то, что, как казалось в этом ослепительном свете, люди однажды смогут контролировать сами [70]. Вспомним слова исследователя:
Хотя ученые сообщества XVII и начала XVIII века и надеялись внести вклад в материальный прогресс, все же в основном они были сосредоточены на эрудиции и профессиональной деятельности закрывшихся в своих кабинетах мыслителей и не мечтали изменить фундаментальные устои мира [71].
