У истоков полифонического романа - Бондарев А. (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
Гротескный смысл амбивалентных образцов романа проявляется в том, что "низкие" части тела без обиняков выбалтывают истины, о каких не принято говорить в обществе. Если честолюбие и расчет, претенциозность и эгоизм "естественные" мотивы, которыми руководствуется придворный, то лицемерие столь же необходимый атрибут его поведения. Поэтому скандальные разоблачения "сокровищ" - не столько шокирующая критика светского конвенционализма, сколько развенчание пустомыслия и бессодержательности придворной жизни. "Низкое" претендует на глубину, "высокое" обнаруживает неспособность к самостоятельному мышлению: "...откровенно говоря, я не более уверена в моем сокровище, чем в моем языке: ведь у меня вырывалось немало глупостей в моей жизни". Это наивное признание Сефизы дает основание для гротескной типизации Мирзозы. Согласно ее наблюдениям, душа, вместо того, чтобы оживлять и гармонизировать человеческие способности, обеспечивая единство личности, поселяется в самых случайных частях тела: "От танцоров останутся лишь ступни и голени, от певцов - горло, от героев и драчунов - вооруженный кулак, от иных ученых - безмозглый череп, от обжоры - жующие челюсти" и т.п. Гротескное "разъятие на части" человеческого тела и "самостоятельная жизнь органов" (Бахтин) предвосхищают образы бальзаковских маньяков - символов ограниченности человеческих устремлений.
Фривольность "Нескромных сокровищ" - не самоцель, а форма социальной критики. Развивая тему откровений, Дидро оснащает ее отступлениями и вставными новеллами, в которых пародирует заседания академиков, "выдающихся ученых в области естественной истории, физики и математики", исследующих феномен "говорящих сокровищ" в духе прожектеров Свифта; высмеивает страсть светских дам к картам и сплетням, их приверженность к домашним попугаям, обезьянам, мопсам и левреткам. Достается и "кофейным политикам", готовым наделать больше глупостей, чем наговорить их, петиметрам - праздным аристократам, кичащимся неодержанными любовными победами, иезуитам, объявляющим болтовню сокровищ "предметом своей компетенции", развратным браминам-духовникам, новоявленным Тартюфам и даже самому Людовику XV и его фаворитке мадам де Помпадур, которых современники узнавали в образах Мангогула и Мирзозы.
Как и Лесаж в "Хромом бесе", Дидро анализирует сновидения - вступающие в причудливые сочетания образы подсознания ("Во время сна, - поучал Асмодей, - природа сбрасывает с себя узду рассудка и добродетели"). В главе 32 "Сон Мангогула" Дидро критикует идеалистическую философию - страну одряхлевших детей, выдувающих мыльные пузыри философских систем. Опыту, сначала младенцу, а затем гиганту, предстоит разрушить портик идеализма. В главе 38 "Беседа о литературе" разворачивается дискуссия, в ходе которой звучат все основные аргументы, приводившиеся участниками "спора о древних и новых". Мирзоза осуждает новых драматургов за пристрастие к напыщенной декламации, а их пьесы - за перегруженность событиями, нарушающими иллюзию достоверности. Эта глава заинтересовала выдающегося немецкого драматурга и теоретика театра Г.Э.Лессинга, который перевел ее в LXXXIV-LXXXVIII статьях своей "Гамбургской драматургии": "Без сомнения, у Дидро были свои причины высказать задушевные мысли в таком сочинении; умный человек часто говорит сперва в шутку то, что впоследствии он намерен повторить серьезно". В самом деле, устами Селима и Мирзозы Дидро излагает идеи (например, о необходимости "естественного изображения событий"), которые со временем лягут в основу его теории драмы.
В 18-х и 19-х главах пародируются жанры утопий - рассказов о счастливых жителях дальних стран, продвинувшихся далеко вперед по пути совершенствования общественных нравов. В главах, повествующих о путешествиях Селима, получают фривольное развитие мотивы воспитания, знакомые читателям по роману Монтескье "Персидские письма". Словом, монологи, отступления и вставные новеллы создают диалогический фон, иллюстрирующий эстетические взгляды автора: "Я называю прекрасным все, что содержит в себе нечто, способное пробудить в моем уме идею отношений, а прекрасным по отношению ко мне - все, пробуждающее эту идею", - писал Дидро в статье "Философские исследования о происхождении и природе прекрасного", помещенной во втором томе "Энциклопедии". Думается, эта эстетическая концепция вполне применима ко всем трем романам этой книги.
В самом деле, разве не идея отношений между анекдотами, вставными новеллами, письмами и развенчивающими монологами формирует поэтический мир романов Лесажа, Монтескье, Дидро? Организуя полифоническую форму просветительского романа, она порождает идею историзма, более глубокую, чем праздное любопытство к раритетам и курьезам, демонстрируемое фривольными романами, более самокритичную, чем наивный историзм романа прециозного, населявшего античность и средневековье французскими придворными. Этот весьма перспективный принцип построения сюжета получит развитие в более поздних романах Дидро, а также в творчестве Ж.Ж.Руссо, Ш.де Лакло, А.де Виньи, А.де Мюссе, Б Гюго и Стендаля, чтобы во всей полноте проявиться в "Человеческой комедии" Бальзака - системе романов, из диалога которых рождается впечатляющий образ "истории французского общества".
А.Бондарев
