Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Парамонов Борис Михайлович (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Это Ницше, "Рождение трагедии из духа музыки". Для понимания Америки этот текст дает многое, Америка не желает духа музыки - то есть трагедии не желает. Она не хочет растворяться в дионисических глубинах, потому что ценит неповторимый образ индивидуального человека. Америка страна не греческая, а христианская, это не Афины, даже и не Рим, а Иерусалим. Здесь чувствующий, попросту чувствительный, сентиментальный человек важнее, чем художник, погружающийся в дионисические бездны только для того, чтобы вынырнуть из них закованным в жесткую, стальную (от Сталин), тотально организованную конструкцию аполлонизма. Коммунизм - он ведь тоже вышел из духа музыки, потому он и трагедия. Голливуд же, повторяю, это опера. Опера, в которой текст не менее важен, чем музыка: текст, то есть слова, то есть речь, то есть человек, лишенный если не дара, то права слова в тоталитарных конструкциях настоящего искусства. Всякое настоящее искусство, как и кино, - великий немой, ибо речь его - словесная, или живописная, или музыкальная, - это организованная речь, то есть и не речь уже, а пресловутый Текст. А человеческая речь должна быть неорганизованной, глупой. Болтовней, а не текстом. Человек нынче должен не стихи писать, а сплетничать. То есть сочинять газету "Стар" или "Глоб", в лучшем случае - "Нью-Йорк Пост".
Америка есть реализация описанной Ницше - и, по Ницше, никогда не существовавшей - первобытной идиллии, в которой расцветал добрый и наделенный художественными способностями человек. А гении - они пущай в России живут. Валерий Гергиев - не гений, а высоко-профессиональный музыкант, обладающий к тому же деловыми способностями: как раз то, что требуется для завоевания Америки и для собственного прокорма Ольги Бородиной и Галины Горчаковой. И той крошки, что знает кучу языков, ни на одном из которых, надо полагать, стихов не сочиняет.
Во всей этой истории есть один конструктивистский остаток. Американцы никак не хотят поладить с новым (вернее, старым) титлом петербургского театра и норовят заменять его привычным им словом. "Мариинский" им никак не произнести - так же, как имя "Михаил". Им гораздо легче сказать "Киров" и "Миша" - то есть остаться в парадигме Железного Миргорода: конструктивно организованного местечка.
Подростку исполнилось сто
Есть жестокая поговорка: ничто не устаревает так, как позавчерашняя мода. Это как раз случай Хемингуэя. В его отношении действует самый настоящий аффект мести: мстят за любовь, которую к нему испытывали - буквально все в послесталинской России. Это была в полном и точном смысле слова культовая фигура: стоит вспомнить хотя бы тиражированный миллионами экземпляров портрет Хемингуэя, висевший в любой гостиной с претензией на интеллигентность. Вот этот портрет и виновен, должно быть, в столь острой реакции на недавнего всеобщего любимца: вдруг поняли, что такое непомерное увлечение - дурной тон. А тут и Фолкнер подоспел в русских переводах, и с Хемингуэем было покончено - настолько, что даже надолго задержанный и появившийся только в позднейшем четырехтомнике "Колокол" не произвел уже впечатления. (И действительно вещь не из лучших у Хемингуэя, хотя в свое время сильно нашумевшая и им самим любимая) Но когда как не в юбилейный год задаться вопросом: а хороший ли писатель Хемингуэй вообще? Можно говорить о нем, помимо и вне всякой моды? хоть вчерашней, хоть позавчерашней? Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что я в сильнейшей степени подвержен некоему эмоционально-психологическому внушению, называемому в Америке "ностальгическое чтение". И у меня для этой ностальгии, кажется, большие, более древние, так сказать, есть основания, чем у людей, открывших Хемингуэя по хрущевскому двухтомнику 59-го года. Хрущевским его можно назвать не только потому, что он вышел во времена оттепели, но и потому еще, что Хрущев в первый свой визит к пресловутому Фиделю застал еще на Кубе Хемингуэя и этот двухтомник ему торжественно вручил, причем советская пресса поднесла это так, что Хемингуэя читают в СССР чуть ли не больше, чем во всех остальных странах вместе взятых: а может, так и вправду тогда было. Но реставрация в СССР Хемингуэя, подвергшегося в позднесталинские годы поношению вместе со всеми сколь-нибудь приличными западными писателями, имела место несколько раньше - в 56, кажется, году, когда в журнале "Иностранная литература" была напечатана его повесть "Старик и море" - сочинение, пленившее всех и только спустя какое-то время насмешившее заключительными словами: "Старик спал. Ему снились львы".
Так о ностальгическом чтении. Моя хемингуэевская ностальгия относится к несколько более раннему времени - началу пятидесятых, когда я обнаружил его сборник 1934 года "Смерть после полудня". Романов его, до войны изданных ("Фиеста" и 'Прощай, оружие"), я не знал тогда, но и этого сборника было вполне достаточно. Думаю даже, что с этой книги и надо было начинать - романы Хемингуэя, при всех их новшествах, всё-таки вещи достаточно традиционные. Но рассказы раннего Хемингуэя из книг "В наше время", "Мужчины без женщин", "Победитель не получает ничего" производили потрясающее впечатление. Самые их названия звучали неслыханной, нездешней музыкой. Поражала в них видимая бессюжетность при огромном внутреннем напряжении текста. (Это потом мы узнали про вершину айсберга.) Вы чувствовали, что все-таки там что-то происходит, причем очень значительное. Любимейшими моими рассказами были "Кошка под дождем" и "Канарейку в подарок". В последней я навсегда влюбился во фразу "Пассажиры входили и выходили" - в описании идущего поезда. А вид из окон поезда на горящую ферму? А строй громадных сенегальцев на перроне, и с ними маленького роста сержант, белый? Еще одна фраза незабываема: "Всё вокруг выглядело как будто натощак" (кстати, в оригинале это лучше, фраза дважды написана по-разному). Или агент Кука, отыскивающий имя американки в отпечатанных на машинке листах! Я не перечитывал этого по крайней мере с шестидесятого года, но помню до сих пор чуть ли не наизусть. Бай харт, как говорят американцы, - сердцем. Вот по этому поводу и хочется вспомнить одну поэтическую фразу, обращенную, правда, к другому недавнему юбиляру: "Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет". Очень многие в России могут обратить эти слова - к Хемингуэю.
