Этюды об ученых - Голованов Ярослав (книги полностью бесплатно txt) 📗
Император Рудольф II – очередной меценат, на которых так поразительно везло ему всю жизнь, – пригрел Тихо в Праге. В его подчинении теперь – великий Иоганн Кеплер. Они не ладят. «Тихо – человек, с которым нельзя жить, не подвергаясь беспрерывно жестоким оскорблениям», – пишет Кеплер. Но отдадим должное желчному датчанину: его точнейшие для того времени наблюдения движения планет послужили исходным материалом Кеплеру для обоснования открытых им трёх законов.
Тихо Браге умер в возрасте 54 лет и был похоронен в конце октября 1601 года в Тыньском соборе в Праге.
Франтишек Бегоунек:
«ЦЕНИТЬ ВРЕМЯ В МОЛОДОСТИ…»
Мы сидели с моим другом, чехословацким журналистом, и, как водится, перебирали общих знакомых.
– А Бегоунек как? – спросил я.
– Умер Бегоунек…
Я вспомнил Прагу 1967 года, Институт ядерных исследований, кабинет, весь уставленный горшками с какими-то растениями, заваленный книгами, и человека с удивительно добрым лицом, мягким, тихим голосом – академика Чехословацкой академии наук Франтишека Бегоунека. И вот уже нет его…
– Исторический человек, – сказал мой друг. Он иногда как-то по-новому, в неожиданном смысле употреблял русские слова, но сейчас был прав: Бегоунек был человеком историческим – он вершил историю и остался в истории.
Бегоунек всю жизнь отдал радиологии. Эта наука – его ровесница. Конечно, он знал всю её историю: те же годы стали основой, на которой выкладывался причудливый узор его биографии.
Во время нашей встречи с Бегоунеком в Праге мы говорили о людях, с которыми Бегоунеку довелось встречаться, и о необыкновенном человеческом даре – ненасытной любознательности, толкающей людей, страны, мир вперёд, вперёд по дороге опыта и знаний. Передо мной сидел человек, который когда-то слушал наставления Марии Кюри, а потом через много лет, глядя на приборы, фиксировал далёкие атомные взрывы. Он помнил истоки атомной реки и понимал, как бдительны должны быть люди, чтобы в наше время её бурный поток не подмыл берега цивилизации.
Человек этот прожил долгую честную жизнь. Молодой учёный может позавидовать ему. Да, ему можно было позавидовать, но лучше подражать.
Впрочем, пусть он сам расскажет о своей жизни…
– О себе? Ну что же вам рассказать о себе, – говорил Бегоунек, разглядывая меня через толстые стекла очков, – я учился здесь, в Праге, окончил университет и уехал в Париж. Меня очень интересовала радиоактивность. Господи, что только не писали в те годы о таинственных икс-лучах! А в Париже работала Мария Кюри. Париж был столицей икс-лучей.
Мария Кюри… Высокая, стройная, строгая женщина. Нет, ни с кем не возилась, не опекала, но была постоянно внимательна ко всем своим сотрудникам. Постоянно, понимаете, важно именно это постоянство, интересовалась, как идёт работа. И как жизнь идёт – тоже. Не влезала в душу, нет, просто её интересовали люди, идущие с ней вместе. Может быть, она предвидела, что у её радия будет такое трудное, такое великое будущее, и ей хотелось знать, кто продолжит дело её жизни, что за люди, какие они… Когда её ученики уезжали, связи с Парижем не рвались. Переписывались, она всегда помогала своим питомцам. Где кончалась наука и где начиналась педагогика у Марии Кюри, понять трудно. Научная работа в её институте всегда была учёбой, а учёба не могла не быть научной работой. У каждого из нас были свои задачи, своя тема. Это, мне кажется, самая лучшая система…
Я вернулся в Прагу из Парижа в 1922 году, переполненный энергией и желанием работать. При горячей поддержке М. Кюри организовал институт радиологии. Это не была дань моде – Чехословакии такой институт был нужен давно. Ведь уже в те годы работали знаменитые урановые шахты в Яхимове. Я почти год работал там, определял радиоактивность воды источника Сворност и горных пород.
В 1926 году Амундсен решил лететь к Северному полюсу на дирижабле «Норвегия». Мне очень хотелось принять участие в этих экспедициях, но… какие надежды были у молодого чеха, когда он попросил включить его в состав экспедиции норвежца? Как я сейчас понимаю, никаких. Было только безудержное желание. И энергия через край. А вот денег не было. Мария Кюри писала президенту Масарику, просила, чтобы мне дали деньги и… отпустили на полюс. И отпустили! И деньги дали. Конечно, повезло, но, помимо везения, надо ещё очень-очень захотеть… К полюсу на дирижабле я не летал, работал на Шпицбергене. А в декабре 1927 года Умберто Нобиле пригласил меня принять участие в экспедиции на дирижабле «Италия». 23 мая 1928 года мы стартовали к Северному полюсу. Погода не позволила сесть и отломить на память кусочек земной оси, но над полюсом мы пролетели…
Дирижабль «Италия» на обратном пути потерпел аварию, часть его экипажа погибла. У генерала Нобиле и старшего моториста Чечиони были сломаны ноги. Мне повезло: я остался жив.
(Не могу удержаться, чтобы не привести слова У. Нобиле о Ф. Бегоунеке: «Он показал моральную силу, несокрушимую стойкость и энергию в самые ужасные моменты, которые нам пришлось пережить… Ни к кому из своих товарищей по несчастью он не относился свысока… Никогда ни от какой работы не отказывался, и я думаю, что это самая большая похвала для человека и учёного… Изголодавшийся, с руками, почерневшими от копоти, почти босой, чешский учёный не забывал своих приборов. После катастрофы он нашёл их в снегу и продолжал на льдине исследования, которые вёл во время полёта…») В 1959 году в Праге вышла моя книга «Трагедия в Ледовитом океане». В 1962 году в Москве вышел её русский перевод. Там я рассказал обо всём, что видел и запомнил. Русское издание особенно важно для меня: ведь спасли нас русские, советский ледокол «Красин».
Работа в экспедициях Р. Амундсена и У. Нобиле была для меня не только университетом человековедения, но и отличной научной школой. Я горжусь тем, что мои данные, полученные в тяжелейших условиях с помощью достаточно примитивной по нынешним понятиям аппаратуры, до сих пор не потеряли своей научной ценности. Вернувшись в Прагу, я продолжал свою работу. Сейчас можно определить в наших исследованиях такие главные направления: защита внешней среды – окружающей природы, человека – от излучений при работе ядерных установок; измерения радиоактивного фона; защита материалов и оборудования.
В Институте ядерных исследований работает атомный реактор. Нас интересует, как влияет его работа не только на объекты, находящиеся рядом, но и на заведомо «чистую» зону в 10-12 километрах от реактора. Вот уже шесть лет через каждые 7-14 дней мы берём образцы почвы, собираем и анализируем содержание воздушных фильтров.
Интересно сопоставить цифры, полезно подумать над ними. Реактор не дал за последние шесть лет никакого увеличения естественного, природного фона радиации. Но на графике кривая будет изломанной. Реактор не виноват, виноваты бомбы. Испытания ядерного оружия, которые проводили где-то на далёких полигонах, мы фиксировали и здесь, в Праге. Неслышное радиоактивное эхо «холодной войны» достигало центра Европы. После запрещения испытаний уровень фона радиации снизился в десять раз. Вот что такое мир в переводе на язык цифр. Мне смешно, когда говорят о «чистой», оторванной от политики науке. Да, познанные человеком законы природы – достояние всего человечества, и истина переходит границы без виз. Но когда я просматриваю данные анализа дождевой воды, полученные после атомных взрывов в Сахаре и Китае, я невольно вспоминаю о границах…
Когда мы прощались с профессором Бегоунеком, я не думал, что мы больше никогда не увидимся. Впрочем, всегда так бывает. И наверное, надо, чтобы люди не знали о будущем, когда речь идёт об их жизни и смерти. На прощание Бегоунек сказал:
– Надо ценить время, особенно в молодости, когда кажется: всё ещё впереди, все ещё успею… Говорят, старики – ворчуны. Но я не хочу ворчать. Я люблю молодёжь. У меня только одно увлечение, только один вид отдыха – я пишу книги.
