Урок - Богат Евгений Михайлович (читать книги без сокращений txt) 📗
Вот «параллельные места»:
К. (бригадир молодежной бригады) до собрания:
«Мы строим сейчас дом 16-этажный, жилой, экспериментальный. Мы бы его еще три месяца назад кончили, но деталей необходимых не было. Я по поручению ребят ездил и в трест, и в главк доказывать, что для экспериментального дома нужны именно эти, а не другие детали, но мне никто не помог, а к Михаилу Даниловичу даже не допустили. Наконец получили детали, и вышла петрушка с краном. Он рассчитан на 14-этажные дома, а у нас с верандой на крыше — семнадцать. Машинист говорит: „Не буду поднимать, опасно“. Тогда я дошел до Михаила Даниловича, и он рассердился: „Трус ваш машинист!“ А почему трус? К технике надо относиться серьезно. Дело не в трусости, а в головотяпстве. Типы кранов не соответствуют типам объектов».
Он же с трибуны:
«Наша техника, и земная, и особенно космическая, удивляет мир. К Марсу и Венере летят автоматические станции. Атомные ледоколы, атомные электростанции, быстродействующие электронно-вычислительные машины… Наши ребята недавно побывали на экскурсии в космическом и атомном павильонах Выставки достижений народного хозяйства. Надо чаще подобные экскурсии устраивать… Научно-техническая революция создает замечательные возможности для автоматизации и механизации труда. Дело в том, чтобы эти возможности умело использовать. Мы сейчас заканчиваем шестнадцатиэтажный экспериментальный дом, работаем с большим подъемом, но дело пошло бы лучше, если бы трест позаботился о кранах для объектов повышенной этажности. Не сомневаемся, что этот вопрос будет успешно решен…»
Разумеется, упоминание о наших космических успехах даже на сугубо деловом собрании не может вызвать ни малейших возражений — они волнуют нас постоянно, — но почему же забыто то конкретное, «местное», ради чего и вышел человек на трибуну?
Ч. (главный инженер СУ) до собрания:
«У нас перерасход фонда зарплаты за год — пятьдесят четыре тысячи рублей, это 7,5 процента годовой зарплаты. Откуда берется перерасход? Вот выходит смена, бетона нет, Прораб и начальник участка начинают изощряться, чтобы люди не сидели без дела. Давай огражденьице поставим, благоустроим территорию, лоск наведем. Рабочие заняты, простоев формально нет, деньги людям идут, а план ни с места. По сути, этот лоск не что иное, как скрытые простои. А с бетоном порядка не будет, пока трест не наладит работу поставщиков. Это дело ПТО, а там не вертятся, как мы, досиживают до пенсии. Моя бы воля — я бы сейчас, до законного возраста дал им пенсию, — выгодней, чем терять по пятьдесят тысяч в год».
Он же с трибуны:
«Неузнаваемо изменился внешний вид наших строек. Если когда-то только в резиновых сапогах можно было попасть на объект, то теперь ходим в тех же легких красивых туфлях, что и на собрания хозяйственного актива. (Веселый возглас из зала- „Покажи ноги!“) Но и тут не все, конечно, хорошо. Мы давно уже ставим вопрос о том, чтобы устроить аллею Почета наших лучших людей. Но постройком не может выделить денег на фотографирование. То и дело, говоря откровенно, летят на ветер тысячи, а тут не в силах найти 50–100 рублей. А люди у нас замечательные! И на монтаже, и на несвойственных им работах показывают высокие образцы».
…Читатель, видимо, и сам уже заметил любопытный парадокс: те, кого я цитировал выше, в откровенных и непринужденных беседах со мной, то есть, по определению Степана Соловьева, в «сценах из частной жизни», выступали как государственные люди, рассуждающие компетентно и заинтересованно об общем благе, на собрании же, с трибуны, то есть, по-существу, в «сценах из общественной жизни», они выступают как частные лица, как уклончивые краснобаи. Может быть, самая замечательная психологическая особенность эксперимента с «параллельными местами» заключается в том, что мои собеседники, встречаясь со мной после собрания, не испытывали и тени неловкости, — очевидно, они воспринимали собственное поведение как совершенно естественное. Эти две роли — общественного человека в частной жизни и частного в общественной — они совмещали как нечто само собой разумеющееся. Заговорив с одним из них после собрания («Зачем же вы выступали, если не было ни желания, ни решимости говорить по существу?»), я услышал еще одно определение трибуны: «Она как магнит: и не хочешь, а идешь…» Это была, конечно, шутка. Остальные отвечали серьезнее и раздраженнее, заканчивая объяснение сакраментальным: «Я не оратор…» Однако чувствовалось, что про себя они думают иначе, — они и выступили именно потому, что чувствовали себя «ораторами», ибо трибуна в их понимании не рабочее место, а декоративная конструкция, парадное сооружение.
И я стал невольно все чаще задумываться о том, что «параллельные места» возможны лишь у «параллельного человека». В нем — несколько линий, которые, как в эвклидовой геометрии, не пересекаются, и в зависимости от места действия — буфет, трибуна, домашние стены — выступает, вырисовывается та или иная. Один и тот же человек может быть бескомпромиссно честным и уклончиво-лукавым, поразительно все понимающим и не понимающим ничего, сознающим, что белое — это белое, и с жаром доказывающим, что белое — это черное… В нем одном живут как бы несколько людей, удивительно — до неправдоподобия — разных, живут обособленно, не соприкасаясь, с собственным образом мыслей и даже с собственным языком. И с этим разнообразием социальных ролей несопоставим никакой театр одного актера.
Тут тебе — не в театре, а в жизни — не только Чацкий и Молчалин в одном лице, но и милая особенность этого лица забывать, что оно в течение одного вечера, а то и получаса играло Чацкого и Молчалина. Актер об этом не забывает: дар перевоплощения не означает дара забвения.
«Параллельный человек» не перевоплощается, он воплощается, меняя обличия с легкостью, которой позавидовали бы и персонажи мифологии. Он может быть надменным и тихо-почтительным, умницей и дураком, острокритической личностью и ни в чем не сомневающимся статистом.
И «параллельные места», которые я выше цитировал, — лишь самые невинные из этих воплощений.
Письмо министру
1. Устиновы
Учитель физики школы № 1 гор. С. Виктор Васильевич Устинов написал министру просвещения автономной республики большое письмо. В нем шла речь об «ужасающе низкой» посещаемости школьниками занятий, об отсутствии целенаправленности в работе учителей, об обстановке нервозности, о «стиле руководства: пообещать, забыть, не выполнить».
О директоре школы Римме Михайловне Широковой Устинов писал: «То ли от ее неумения, то ли от нежелания думать, то ли от желания мирно доработать, уйти на пенсию, но… в школе нет никакой требовательности и никаких определенных положений».
«Я много раз откладывал это письмо к вам, — писал Устинов министру и объяснял, что, наверное, и не послал бы его, если бы не одно ЧП. — Недавно на уроке ученик Герасимов из восьмого класса ударил учителя немецкого языка Герцена Я. Г. Человека, который работает педагогом пятьдесят лет. Директор уговорил пострадавшего молчать об этом. Мне жаль и учителя, мне жаль и учеников, которые это видели. Мне жаль моих шестиклассников, которые с радостью заявили мне: „А у нас немецкого сегодня не будет — Герцена избили“. Эти слова переполнили чашу терпения. Я это отказываюсь воспринимать и умом, и сердцем!»
«Мое письмо к вам, товарищ министр, не является официальным», — добавлял Устинов в конце. И пояснял, почему это «частное» письмо. Он помнит министра по педагогическому институту, где тот работал на одной из кафедр, а Устинов был студентом, и хочет сейчас одного: поделиться, посоветовать, облегчить душу. Пересылать же письмо куда-либо не нужно. Трезво оценивая ситуацию в школе, Устинов писал, что ничего хорошего для себя из этого не ждет.
