Прогулки с Лешим - Токарев Александр (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
Когда все кончилось, Генка, не вылезая на плот, просто поволок побежденную щуку к берегу по пояс в воде. Вскоре из густого ольшаника донеслись его ликующие крики. Я подплыл к берегу и, найдя Генку, ужаснулся. Он был страшен: стоя над тяжело дышащей щукой, приятель свирепо вращал глазами, вздымал над ней руки со скрюченными пальцами и хрипел чего-то на незнакомом наречии. «Царги-царги», – слышалось мне… А щука действительно была отменно хороша.
– Тебе везет, генацвале, – небрежно замечаю я, мучаясь черной завистью. – Правда, бывают и покрупнее.
– Покрупнее?! – Генка бросается на меня с кулаками.
Нет, хоть это и звучит трижды банально, но новичкам удивительно везет в первый раз.
Про жерлицы мы даже и не вспомнили. Генке приспичило плыть к костру. По его словам, только для того, чтобы подсушиться, хотя было уже жарко, как на озере Чад. Я-то знал, что ему было нужно, но молчал, как рыба.
У костра над щукой долго охали и ахали проснувшиеся приятели-рыбачки. Генка торжествовал. А отец, взглянув на Генкину добычу и одобрительно потрепав его по вздыбленной голове, заторопился к плоту – проверять жерлицы.
Вскоре он вернулся с такими «крокодилами», что ахать пришлось уже Генке.
Пасхальный кулич
За эти дни мы изрядно отощали. Продукты у нас кончились уже в первый день щучьего жора. И в остальное время мы питались только щукой во всех видах: вареной, печеной, соленой, тушеной на воде, поскольку жиров у нас не было. А уезжать, когда только-только началась настоящая рыбалка, просто не было сил. Наконец пришел момент, когда не было уже сил проглотить хоть еще один кусочек все той же щуки, а обычный ломтик хлеба, да что там ломтик – заплесневелый сухарик стал казаться пределом счастья, далекой и высокой мечтой. И мы, сказав спасибо этому Дому, тронулись в обратный путь.
Идем молча. Говорить не хочется, а если и перекинемся парой слов, то все почему-то странным образом сводится к еде.
Под ногами зыбко колышется горячий дорожный песок.
Не первый раз мне приходит в голову мысль, что не будь здесь сосновых лесов, клюквенных болот, мшаников и папоротников, желтели бы под солнцем сыпучие барханы и грозовые ветра стали бы просто песчаными бурями. Глазу уже видятся, вместо мерно шумящих боров, нескончаемые цепи этих самых барханов с редкими кустиками верблюжьей колючки, где шныряют гюрзы и вараны. Уже слышится заунывное треньканье рубоба, ослиный рев, тонкий крик муэдзина на белоснежном минарете, довольный смех редкобородых аксакалов, поедающих под зеленый чай молодого барашка, исходящего жирным соком… Тьфу!
От тяжелых мыслей меня отвлекает аппетитное хрумканье приятеля. Подозрительно вглядываюсь. Генка старательно жует чего-то съедобное. Затем лезет в карман и достает зеленую сосульку, которую тут же запихивает в рот. Узнаю в этой сосульке молодую ветку-почку, которыми проросли все придорожные сосенки. Срываю с ближайшей и пробую на вкус. Первое впечатление, что жуешь бутерброд из моркови с куском сосновой смолы. Но ничего, есть можно. Глядя на нас, захрустел сосульками и отец, потом заплевался в досаде и закурил.
Километры обратного пути стали исконными российскими верстами: немерено-бесконечными, пыльными и горячими.
В голову опять назойливо лезут мысли-пакостницы. Чего, мол, тебя понесло сюда?! И охота тебе, олуху, месить песок с двухпудовым рюкзаком за плечами, когда живот подводит, как у хромого волка? Как будто поближе нет мест, где и рыбку можно половить и отдохнуть цивилизованно.
Знаю-знаю, что мысли эти паскудные и слабодушные отойдут, едва прогреешься в ванне до костей, поешь спокойно без комаров и всласть отоспишься, а через день опять тебя, неуемного, потянет бродяжничать по болотам и лешачьим буеракам. Все это так, теоретически, но пока лезут эти мысли, и нет от них покоя. Внутри словно вопиет: котлетку бы сейчас со сковороды, можно и холодную. И чего-нибудь сладенького, лучше бы шоколадную конфетину.
Генку тоже, видимо, одолевают подобные мысли. Идет, вздыхает. И усы его обвисли, словно у вареного рака. Отец только кряхтит под сырым от рыбы рюкзаком и дымит «беломоринами», как колесный пароход. Так мы промаялись до самого Малого Мартына. Вышли к озеру и улеглись бессильно на бугре. Здесь уже расположилась веселая компания рыболовов.
О рыбалке они, похоже, и не вспоминали, а большей частью смеялись, как дети, громко чокались и дружно закусывали.
Глядя на них, отец спустился к озеру и принес в котелке воды, пахнувшей карасями и лягушками. Затем он с загадочным видом полез в мешок. Мы заинтересованно следили за ним, надеясь наивно на какое-то совершенно невероятное чудо. Но из мешка была извлечена все та же, набившая оскомину ненавистная соленая щука. Отец с треском разодрал ее по желто-розовым волокнам и принялся увлеченно жевать, запивая озерной водичкой. Мы с отвращением наблюдали. Затем не выдержали и взяли по куску.
– В жизни больше не возьму в рот эту гадость! – злобно шипел Генка, давясь сухими волокнами…
– Клянусь твоей бородой, – поддакивал я.
Скорбную нашу трапезу прервал раскрасневшийся рыбачок-здоровяк из соседней компании.
– Приятного аппетита, ребята! – весело раскланялся он.
Мы мрачно поблагодарили.
– Я извиняюсь за вторжение, но вот вижу, вы рыбку давите, а мы только с колес, еще не обрыбились. Гуляем, мужики! – он ошеломленно закрутил головой, словно удивляясь тому, как они лихо гуляют, и продолжал, все больше наливаясь веселой жаркой алостью.
– Так я о чем, слышь, ребята… Давай на обмен: вы нам – маканца под пиво, а мы вам – по сто пятьдесят и яичко!
Здоровяк расхохотался, довольный своей ловкостью и остроумием.
– А хлебца у вас не будет лишнего? – осторожно поинтересовался Генка.
– О чем разговор, парни? Сейчас организуем.
Мы с радостью отдали веселому рыбачку половину разодранной щуки и еще одну целую, вынутую из рюкзака.
От «ста пятидесяти» мы с Генкой отказались.
Вскоре нам принесли стакан водки для отца, полбуханки ржаного хлеба, несколько крутых яиц, выкрашенных луковой шелухой, пучок зеленого лука, и вершиной всего, свершившейся мечтой был настоящий пасхальный кулич.
– Черствоват он немножко, ребята, – извинялся сосед. – Пасху-то давно уже отгуляли.
Мы же не верили своему случайному счастью и на радостях отдарились еще и свежими окунями на уху.
Это был не пир, это было выше и не имело названия. Многие простые вещи начинаешь понимать лишь тогда, когда лишен их. Чтобы понять вкус воды, надо оказаться в пустыне у пересохшего колодца, в трех днях ходьбы до ближайшего оазиса. Чтобы понять вкус хлеба и сдобного кулича, протыканного глазками-изюминами, нам хватило трех дней рыбной диеты. Никогда, нет, никогда, наверное, не испытать мне большего восторга чревоугодия, чем сейчас, и не могло быть ничего вкуснее этого черствого кулича, запиваемого простой озерной водой.
Потом мы лежали на теплой хвое и глядели в небо, где на раскинутых крыльях кружил одинокий ястреб-тетеревятник. Он умело находил струйные восходящие потоки, опирался на них и, вздрагивая крыльями, скользил с одного на другой, свободно и горделиво. Но мы не завидовали ему. Что нам небо с его припухлыми глупыми облаками и чванливой птицей? В такие минуты с удивлением убеждаешься, как же иногда мало надо человеку для полного счастья, пусть короткого.
О нашем путешествии к Светлому не думалось. Воспоминания придут потом, когда всплывут яркие моменты, мелкие, незначительные сейчас детали, запахи и звуки. И сладкая тоска вновь заденет сердце, позовет сильно туда, где тают багряные в золоте закаты и луна холодно глядит в черную воду.
Крещение
1
Автобус вынырнул из темноты и остановился у деревянной избы-станции. Это был последний рейс, и немногочисленные пассажиры, спешащие к ледовой переправе через Волгу, с недоумением смотрели на меня, одиночку, свернувшего вдруг с хоженого пути куда-то в ночь. «В землянку ночевать?», – крикнул вслед разговорчивый мужичок-с-ноготок, по волжски растягивающий слова и развлекавший пассажиров почти весь двухчасовой путь не совсем приличными анекдотами. Откровенно смущалась и негодовала лишь девушка студентка в очках, ехавшая домой на выходные дни в Козьмодемьянск. Она брезгливо фыркала из мохнатой искусственной шубы и глядела в окно, за которым лишь была непроглядная снежная завись. Женщины постарше азартно переглядывались и, блестя глазами, подбадривали этого невзрачного мужичонку, на удивление много знавшего анекдотов и умеющего их рассказывать. И тот, распаляясь от жаркого нескромного их внимания, старался вовсю. Уютная темнота «пазика» располагала к этому.
