Ради единого слова - Аграновский Валерий Абрамович (лучшие книги без регистрации txt) 📗

Далеко не все советы даются «наперед», они не менее ценны, если подтверждают правильность того, что мы уже делаем. Очень многие журналисты, вернувшись из командировки, с удовольствием перечитывают, а потом применяют в материалах слова и обороты своих героев, записанные в блокноте.

Я тоже делал попытки записывать и применять в очерках речевые особенности героев в надежде, что они обогатят образ. Положим, очерк «Шофер»: жену Марию Никаноровну мой герой называл «бабулей», она, по его выражению, иногда «жалилась» начальству; дочь Нину звал «пацанкой», а сына «пацаном»; про машину с грузом он говорил, что на улице "за глаза" никогда ее не ставит; пассажиров окрестил "негосударственным грузом"; говоря о том, что шоферов сейчас очень много, выразился так: "С количеством вышла у нас неустойка, стали мы друг к другу хладнокровней"; на вопрос, как относится к начальству, ответил: "Не в полной мере любви"; поработать за маленькие деньги для моего героя – значит "съездить и справить удовольствие"; машину свою он знает, "как собственную руку: когда в ней что болит и когда пора стричь ногти"; в заднем мосту приспособил цилиндрическую пару и сказал через «е» "Модерн!"; об отношении шоферов к деньгам сказал: "Мы народ простой: скупиться не скупимся, но и кидать не кидаем"; сравнивая газетную информацию с той, которая идет от знаменитых шоферских разговоров на дорогах, заметил, что "разговоры разговорами, а у печатного слова своя цена". А вот несколько оборотов, принадлежащих его жене, Марии Никаноровне: "одно плохо, что дети не промежду нас с Мишей, а все со мной да со мной"; "Овощи – это его сухота, как-никак, а он с машиной!"; "В наших расходах Миша меня никогда не учитывает, в нем этого нет".

Не знаю, хорошо ли, плохо ли услышал я своих героев, умело передал их язык или скверно, но стремление было.

Кстати, техника применения "живой речи" у нас, журналистов, тем более у публицистов, несколько иная, нежели у прозаиков. Мы относительно реже пользуемся прямой речью, начиная с тире и щедрого абзаца, – и места жалко, и, кажется, вроде бы теряем в публицистичности. Чаще мы вводим чужие речевые обороты в собственный авторский текст, взяв их в кавычки и как бы иллюстрируя факт существования героя, его манеру выражать свои мысли. Я, например, пытаюсь делать это так:

Даже не упомянут герой в этом отрывке, не «введен» в текст, лишь кавычками отмечена его фраза, но у читателя, надеюсь, нет сомнений в том, кому она принадлежит. Разумеется, и в публицистике возможна прямая речь, и не забыли мы, как ставить тире перед абзацем, но я говорю о дополнительной возможности сохранять речевую характерность героев, экономя при этом дорогую газетную площадь.

Независимо от того, как обстоят дела с работой над языком у современных литераторов, слова А. М. Горького и сегодня звучат для нас нелишним предупреждением: "С языком вообще происходит то же самое, что с нашими костюмами. Мы не так одеваемся, как должны одеваться. Нужно одеваться ярче. К чему эти серые и черные пиджаки?" [59]

Я понимаю эти слова не как призыв к "серебряному звону", к лакировке действительности, а как заботу о сочности, образности, силе языка. Мол, не обязательно пой тенором, дорогой товарищ газетчик, можешь петь басом, то есть бичевать недостатки, ругаться, спорить, но только ругань твоя не должна быть серой, иначе ее не заметят.

Итак, умение одеваться в "яркие пиджаки" – вот что, полагаю, нам нужно, чтобы стать мастерами журналистики.

И еще: умение избегать штампа. Что греха таить, мы слишком часто оказываемся в плену «газетизма» – за примером, как говорится, ходить недалеко: сама эта фраза содержит два штампа, с поразительной готовностью сидящих на кончике языка и срывающихся так легко и непринужденно, что нужно усилие не для того, чтобы ими воспользоваться, а для того, чтобы их избежать. Замечу попутно, что говорить о штампах очень рискованно, поскольку приходится особенно тщательно следить за собственным языком.

Вот наиболее часто встречающиеся «газетизмы»: "а воз и ныне там"; "Петр кивает на Ивана…"; "доколе с этим будут мириться?"; "ответ не заставил себя ждать"; уже упомянутые мною "что греха таить", "за примерами далеко ходить не приходится", "труженики полей", "работники прилавка", "разведчики недр", "люди в белых халатах", "флагман индустрии", "черное золото" и т. д. – несть им числа, и даже "несть им числа" – тоже штамп.

Кроме лексических штампов есть еще и такие: если взгляды – то внимательные, которые бросают; если речи – то пламенные; поцелуи – звонкие; походки – мужественные; звуки – манящие; то, что в сознании, – проносится; на стуле – примостился; страстью – обуреваем и т. д. до бесконечности. Чехов однажды перечислил то, что чаще всего встречается в романах и повестях: "Граф, графиня со следами когда-то бывшей красоты, сосед-барон, литератор-либерал, обеднявший дворянин, музыкант-иностранец, тупоумные лакеи, няни, гувернантки… Бесчисленное множество междометий и попыток употребить кстати техническое словцо". [60] У каждого времени, по-видимому, свои отштампованные герои и ситуации, и вот уже на смену графу пришел дед-колхозник с милыми чудачествами, шеф-консерватор, противостоящий молодому инженеру-прогрессисту, рассеянный академик, говорящий «э-э-э, батенька», и т. д.

Впрочем, кое-что и осталось от прошлого: как были сто лет назад "бирюзовые и бриллиантовые глаза, золотые и серебряные волосы, коралловые губы, золотое солнце, серебряная луна, яхонтовое море, бирюзовое небо и т. д.", [61] перечисленные Л. Н. Толстым в числе литературных штампов, так и сегодня существуют, украшая собой наисовременнейшие произведения.

В чем дело? Каков механизм рождения штампа? А. Серафимович сказал, что все это заезжено, "избито это и тысячу раз повторялось". [62] Но как же не повторяться: если море синее, его ведь не назовешь оранжевым, и если луна серебряная, она была такой тысячу лет назад и будет столько же, если не больше! Между тем получается, что все, написавшие «море синее», штамповщики.? Вряд ли.

Потому что повторяемость – всего лишь внешний признак штампа. А должен быть какой-то внутренний. Штамп – не эстафетная палочка, передаваемая от одного журналиста другому. И не дорогая реликвия, которая бережно хранится в литературной семье. Другое дело, если бы штампы рождались сознательно, если бы имелся каталог наиболее употребимых литературными бабушками и дедушками понятий, эпитетов, образов и сравнений, а внуки терпеливо переписывали бы их в свои творения. И то я сказал бы, что истинные ценности хранить не грешно, а эстафетную палочку передавать в иных случаях даже полезно.

Беда, мне кажется, в другом.

Штамп – это прежде всего стереотип мышления, свойство, присущее людям малоспособным, малокультурным и малознающим, спасительное средство, по крайней мере для тех, кто не умеет или не желает думать, кто берет готовое. "Домашняя птица? – Курица! Фрукт? – Яблоко! Великий поэт? – Пушкин! Море? Синее! Луна? – Серебряная!" Все правильно, но все готово. Замечено с первого взгляда, а иногда и вычитано, отпечатано в голове с чужой матрицы. Не переварено. Не прошло через мозг и чувства автора. То, что луна не только серебряная, но и молодая, увидят не все, а вот что ее "без спутника и выпускать рискованно", увидел один В. Маяковский. И Днепр, конечно, чуден при тихой погоде – допускаю, кто-то отметит это обстоятельство, но вот то, что "не зашелохнет, не прогремит", оказалось по силам только Н. В. Гоголю. Стало быть, повторяемость, я думаю, не главный критерий штампа, это всего лишь следствие, причиной которого является стереотип мышления, точнее сказать, бездумность и бесчувственность.