Встречи на футбольной орбите - Старостин Андрей Петрович (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Вот им я и преподавал кодекс спортивной чести, рассказывал о беззаветной преданности любимому делу великих артистов, режиссеров, художников. Норильский театр стал частым местом посещения футболистами. Разумеется, популярность Жженова, Смоктуновского, Русинова делала свое дело: и равнодушный к театру человек пойдет посмотреть замечательных артистов. Но все же я замечал, как у ребят просыпается интерес к искусству, к его творческому процессу. На глазах происходила смена настроений, привычек. Ведь по началу не все благополучно было с дисциплиной, с режимом. В Норильске существовало и было довольно широко распространено мнение, что спирт здесь лучшее лекарство от всех болезней. Футбол стал барьером на пути к ларьку. К соблазну, если и шли, то тайком, оглядываясь. Зато в театр, местный ДИТР (Дом инженерно-технических работников), в котором организовывались концерты, ребята стали ходить чаще и с гордо поднятой головой. На сцене ДИТР, всегда при переполненном зале, выступали театрально-эстрадные бригады и из Москвы.
Приехала Тамара Семеновна Церетели. Ей сопутствовал и пожизненный болельщик футбола Евгений Анатольевич Кравинский, артист разговорного жанра, конферансье. Приехал напичканный самыми последними футбольными новостями. Ребята слушали его на стадионе, как говорится, разинув рот.
Тамара Семеновна была прекраснейшим примером верного служения сценическому искусству. Еще в двадцатых годах молодая певица пленяла мое поколение своим чудесным дарованием. Я помню ее дебют в Москве, состоявшийся на большой сцене Колонного зала Дома союзов.
Совсем молодая, с эффектной седой прядью в темных волосах, в длинном черном бархатном платье, дебютантка ошеломила всех своим чудесным голосом. Она пела и пела все новые и новые романсы, отвечая на непрекращающиеся овации давно уже стоя слушавших ее зрителей.
Я стал страстным почитателем ее пения. Особенно мне нравилась песня в исполнении Церетели «Живет моя отрада»… Бывают неотвязчивые мотивы, звучат и звучат в голове, переходя в привычку вспоминать их при определенных обстоятельствах. Так вот эту песню одно время я всегда вспоминал, одеваясь в футбольные доспехи, и подбадривал себя словами из нее при выходе на поле: «была бы только тройка сегодня порезвей!..» Это был как бы допинг безвредного применения.
Не забывал я про резвую тройку и в Красноярске, куда уже не в первый раз приезжал со сборной командой для участия в соревнованиях на Кубок края. Этот финальный матч проводился на местном стадионе «Динамо» при переполненных трибунах.
Известно, что если играешь сам, то волнуешься главным образом до выхода на футбольное поле. До первого удара по мячу. Непосредственное действие снимает лихорадку. Про нервотрепку забываешь, некогда заниматься самоанализом, впору успевать бегать и бить по мячу.
Другое дело, когда сидишь на скамейке в роли тренера. Тебя трясет, как во время малярийного приступа. Во всяком случае, в ходе этого матча я ощущал нечто подобное. Игра складывалась в нашу пользу. В перерыве, сдерживая волнение, я пришел в раздевалку. Меня ждал сюрприз из самой неизученной области спорта – психологической подготовки. Наш левый защитник Забавляев не выдержал душевного напряжения. Он лежал на скамейке, всем своим видом показывая полную потерю физических и нравственных сил.
Я был в полном недоумении: что произошло? Я, чтобы поняли меня, должен рассказать об этом игроке подробнее.
Как это принято у спортсменов, ребята звали его усеченной от фамилии кличкой «Забава». Однако в мире трудновоспитуемых подростков в свое время он был известен под прозвищем «Бацилла». Когда мне впервые пришлось с ним столкнуться на норильском стадионе, он никак не походил на футболиста. В глаза бросалась необычная худоба и пронзительный взгляд страстотерпца на изможденном лице. Отсюда и кличка.
Оказалось, что Бацилла был фанатично влюблен в футбол. В дальнейшем он показал себя на поле как бесстрашный боец на месте левого защитника. Он давно забыл о своих проделках и был ударником-машинистом. Безаварийно водил паровозы, а все свободное время отдавал футболу. Его язык был афористичен и абсолютно категоричен.
На мой вопрос при первом знакомстве: «Как у него дело с ударом?» он, не задумываясь, ответил: «Любой ногой корчую штанги» и добавил: «Нападающих укладываю штабелями».
Действительно, его тонкие ноги, похожие на сабли, могли срубить под корень самого ражего противника.
Когда перед матчем я спросил Бациллу, сможет ли он противостоять быстроногому крайнему нападающему Леониду Григорьеву, техничному футболисту с хорошим ударом, Забавляев, презрительно улыбнувшись, ответил:
– Мне таких на завтрак нужно дюжину!
И вот он лежит на лавке, заявляя, что больше играть не может, притворно жалуясь на боль в икроножной мышце. Да у него и мышцы-то нет, не нога, а городошная бита, не толще.
Я понимаю, что он сломлен не физически, а духовно. Сдала волевая мускулатура. Смелый в быту, устойчивый боец в городском футболе, Бацилла не выдержал повышенного накала в финале междугороднего соревнования. Он пошел по линии наименьшего сопротивления – решил выйти из игры, не веря в победу до конца.
Я выдержал большую паузу, обличительно, в упор глядя ему в бегающие от смущения глаза. Он читал в моем взгляде: «Тебе не стыдно, бежишь с поля боя? Джинал!» Я не торопился объявлять замену: уж очень ненадежный был дублер. К концу пятнадцатиминутного перерыва, сгорбившись на скамейке, он стал натягивать гетру на свою левую «биту». Я видел, что в нем идет внутренняя борьба между совестью и безволием. Нужен был маленький толчок, легкая психологическая инъекция. Я сделал укол: «Саша, а может быть, ты пересилишь боль и «дозавтракаешь» с Григорьевым?» Он виновато улыбнулся и, сказав, что вроде бы боль стала потише, отправился, чуть прихрамывая, на футбольное поле.
Кульминация наступила за несколько секунд до конца игры. В прорыв устремился Григорьев. Он был самый быстрый футболист в Красноярске. На перехват бросился со всех своих сухопарых ног Бацилла. В отчаянном напряжении сил защитник в последнее мгновение помешал форварду ударить наверняка, и мяч, ударившись о перекладину, улетел в поле, где Бацилла под финальный свисток судьи отбойным ударом зажег победную свечу норильской команды в Кубке Красноярского края.
Я испытал в этот момент прилив радости такой вулканической силы, какую пережил после этого только много лет спустя, когда судья так же финальным свистком объявил победу сборной СССР в финальном матче Кубка Европы на парижском стадионе «Парк де Прэнс» в 1960 году.
По случаю победы в Норильске были большие торжества. Заполярный футбол, несмотря на вечную мерзлоту, корнями врастал в почву, и за мое многолетнее пребывание там был полезнейшей лабораторией познавания сути этого феномена, по своей популярности не знающего равных среди других видов спорта.
В самом деле, несколько состроченных долей кожи, резина, надутая воздухом, да деревянная балка в своем столкновении вызвали сотрясение чувств, эмоциональный взрыв у многотысячной аудитории, отголоски которого докатились до Москвы. Яншин, узнав о моих тренерских успехах, в дружеском расположении прислал мне поздравительное письмо и костюм, с модным по тем временам длиннополым пиджаком, в шутку упоминая, что острые плечи времен «комнаты-гондолы» теперь не носят.
Работа в массовом футболе, именно его я и называю большим футболом, наталкивала меня на размышления о роли тренера, на раздумья о том, что же главное остается в его практической деятельности. Я все больше склонялся к мысли, что главное – это педагогика, а потом все остальное. Тренер-педагог, если хотите, тренер-наставник, наконец, тренер-режиссер, тренер-постановщик, – все эти названия точнее раскрывают суть руководителя команды, коллектива, нежели «тренер», или «старший тренер», или «второй тренер».
Применительно к конному спорту тренер звучит правильно: там вместо языка – вожжи, кнут, оглобли или седло. Но в работе с людьми содружество по типу всадник – лошадь не годится, рассуждал я и установил во взаимоотношениях с игроками дух творческого содружества на принципе взаимоуважения. Мне кажется, что Бацилла вышел играть на второй тайм только потому, что воздействие на него было словом-призывом, а не словом-приказом.
