Сергей Макаров - Спасский Олег Дмитриевич (читаемые книги читать txt) 📗
А встречи со зрителями не на стадионе, а в различных аудиториях считаю одной из форм пропаганды физической культуры.
Вопросы задаются разные. Хотя они и повторяются. Меня, например, чаще всего спрашивают про нынешних моих партнеров, про нашу пятерку и про детство, про то, как попал в хоккей…
Хоккей в коридоре
У этой книги будут соавторы.
Отец героя. Его брат. Жена. И, понятно, – сам герой.
Сергея Макарова мы увидели, кто бы и как бы теперь ни хитрил, толкуя о своей давней прозорливости, когда этот мастер уже состоялся.
Восхождение оказалось скорым, и мы не успели проследить за ступенями его роста.
Но отец, но старший брат…
…МихаилАндреевичМакаров, отец: Родился я в 1925 году, в Белоруссии. Жил в деревне. А стал рабочим. У станка провел всю свою жизнь: рабочий стаж у меня более сорока лет. Работал в цехе обработки прессовщиком, на заводе металлоконструкций. Думал, что доработаю там до пенсии. Но в 1975 году заболел, простыл, простуда перешла в воспаление легких, и я пролежал сначала в одной больнице полтора месяца, а затем меня направили в другую. Там лечили еще три месяца. При выписке врачи отметили все как есть и сделали вывод – рекомендуется, мол, легкий труд. На сквозняках ни в коем случае не работать. А у нас на заводе какой легкий труд? Кругом – железо. Пришлось идти к директору, чтобы перевели меня на другое место. На легкое, значит. А образование у меня начальное. И все. Директор только руками развел: ну, Михаил Андреевич, и задачу ты нам поставил. Думали, думали, и придумать ничего не могли. Здесь и подсказали знакомые ребята – так и так, иди к нам в кислородный, работа у нас ничего. Будешь следить за приборами: чтобы давление масла, воды было нормальным, анализ кислорода и все такое прочее. Я поступил машинистом в кислородный. Два года проработал, потом сдал на аппаратчика… Аппаратчик уже за всю смену отвечает, за то, чтобы с кислородом все было в норме. В первой смене мастер командует, а во второй или третьей – я. У меня в смене пять человек было. Ничего – работали. Кислород добывали. Установка такая стоит, труба выведена наружу, компрессоры всасывают воздух, он поступает на первую ступень, потом идет на холодильник, охлаждается, и с первого холодильника – на вторую ступень компрессора, там еще больше сжимается… Там, в кислородном, и проработал до пенсии…
А жена, Евдокия Ивановна, она сейчас тоже пенсионер, была техничкой. В заводоуправлении работала.
Четверо детей у нас выросло. Три сына и дочь. Анна, последняя, самая младшая, родилась в 1960 году, а старший, Николай Михайлович, в 1948-м, средний, Юрий, – в 1953-м, а младший из парней, Сережа, в 1958-м. * Сыновья все связаны со спортом, а вот дочь – нет. Анна —библиотекарь в сельскохозяйственном институте у нас в Челябинске.
Юность моя пришлась на войну, не до спорта было. Не то что у ребят. У них все условия, государство, значит, позаботилось. Но сам я потом, после войны, тоже заинтересовался спортом, точнее футболом: он тогда, в послевоенные годы, распространение получил огромное. Все с ума сходили по футболу. Вот и я до 1954 года играл за цеховую команду, за завод, на первенство города. А вот в хоккей никогда не пробовал по-настоящему, хотя на коньках катаюсь до сих пор. Могу еще на каток выйти.
Эх, если бы не война!… Может, и из меня в спорте толк бы вышел…
Отец Сергея в войне не участвовал. А вот дедушка, Иван Федорович, отец мамы, воевал. Прошел войну до конца. И остался жить. И жить ему было суждено долго – до девяносто двух лет. А бабушка его пережила, ей было девяносто семь. Чуть-чуть не хватило до ста.
Михаила Андреевича война застала в юности. Он родился в Бобруйске, а рос, жил потом под Минском, в деревне. На Урал, в Челябинск, попал уже после войны.
Парнишка остался на временно оккупированной фашистами территории. Войну хлебнул в полной мере.
Отец не самый великий рассказчик. Тем более не хочется ворошить ему горькое прошлое. Сережка, когда был в первом классе, приставал: «Папа, расскажи, как вы жили тогда». Отец рассказывал, но сыновьям хотелось знать больше, и историю отца, его сверстников, их беды Сергей постигал, читая книги, смотря фильмы про войну, про партизан.
А в последние годы открыл Василя Быкова.
– По-моему, – говорит Макаров, – он глубже всех показал трагедию Белоруссии в годы войны… Очень люблю этого писателя. Читаю все подряд – что попадает в руки.
Вы читали «Знак беды»?… Тогда, значит, помните, конечно, как жили под немцами на хуторе Степанида и Петрок, это ее муж. Хотите, покажу несколько страниц?
Сергей достал книгу и быстро нашел то, что искал. На нескольких страницах были карандашные пометки.
Вот, слушайте…
«Тут только она поняла, что немец намеревается достать револьвер, и сердце ее неприятно содрогнулось в груди. Но она не тронулась с места, она лишь глядела, как он неловко возится с револьвером, не может его отстегнуть, что ли. Петрок снова взмолился, переступив на коленях ближе, с измятой кепкой в руках, седой, небритый, испуганный. Она же стояла, одеревенев, словно неподвластная смерти и ежесекундно готовая к ней. Но вот фельдфебель отстегнул от кобуры длинную белую цепочку, и, прежде чем Степанида успела что-либо понять, резкая боль обожгла ее шею и плечо. Она вскинула руку, и тотчас острой болью свело на ее руке пальцы, следующий удар пришелся по спине; хорошо, что на плечах был ватник, который смягчил удар. Фельдфебель озлобленно выкрикивал немецкие ругательства и еще несколько раз стегнул ее, но больше всего досталось пальцам после второго удара, спине же было почти не больно. Она уже нашла способ заслоняться от его ударов – не пальцами, а больше локтями, и немец, стегнув изо всей силы еще раза два, видно, понял, что так ее не проймешь. Тогда, опустив цепь, он закричал, от натужной злости багровея белобрысым лицом, но она, словно глухая, уже не слышала его крика и не хотела понимать его. Краешком глаз она видела, что возле палатки и кухни собрались солдаты, некоторые весело ржали, наверно, эта расправа казалась им очень смешной, представлялась веселой забавой, не больше. Что ж, смейтесь, проклятые, забавляйтесь, подумала она, бейте несчастную женщину, которую некому защитить. Но знайте, у этой женщины есть сын солдат, он все вам попомнит. Пускай не сейчас, потом, но придет время, он расквитается за материнскую боль и унижение. И ты встань, Петрок, негоже ползать перед ним на коленях. Пусть! Ее отстегали на своем же дворе под смех и хохот чужих солдат, но она стерпит. Она все стерпит. Терпи и ты».
Макаров листал книгу, находил подчеркнутые им куски, бормотал: «Потом, потом…» Затем нашел то, что искал. «Послушайте еще только два абзаца»:
«Сознание ее и вправду словно провалилось куда-то из этой истопки и этой страшной ночи, она перестала ощущать себя в этом суматошном мире, который все суживался вокруг нее, уменьшался, чтобы вскоре захлопнуться западней. Она знала, ее конец близился скоро и неумолимо, и думала только: за что? Что она сделала не так, против бога и совести, почему такая кара обрушилась на нее, на людей. Почему в эту, и без того трудную жизнь вторглись эти пришельцы и все перевернули вверх дном, лишив человека даже маленькой надежды на будущее?!
Почему и за что, непрестанно спрашивала она себя, не находя ответа, и мысли ее обращались вспять, в глубину прожитого. За стеной во дворе понемногу утихало, переставали топать грубые солдатские сапоги, временами доносились немецкие фразы, но она не слушала эти постылые чужие слова, душевно успокаиваясь, она уже видела другое время и слышала в нем другие голоса людей, сопровождавших ее всю жизнь. Может, только в них и было теперь утешение, если в этом мире еще оставалось место для какого-нибудь утешения…» – Здорово, да?… Начинаешь понимать, как жили люди в то время, что принесли фашисты на оккупированные земли. Из таких книг узнаешь не меньше, чем из рассказов старших, согласны?…
– Согласен. Сергей прав. Такие книги остаются с нами навсегда.
