Секретная командировка - Шалашов Евгений Васильевич (электронные книги бесплатно TXT, FB2) 📗

Народ, а особенно деревенская молодежь, откликался охотно. Войны вроде бы пока нет, а в Красной Армии обещали выдавать форму, да ещё и жалованье платить. Не проходило недели, чтобы на железнодорожном вокзале не было митинга, посвященного отправке очередного отряд в Москву или в Петроград. В июне, когда «громыхнуло» восстание чехословаков, пока ещё мало кто сознавал, что начинается гражданская война, а я, разумеется, держал язык за зубами, чтобы не вмешаться в историческую реальность.

Иногда меня так и «подмывало» поделиться с кем-нибудь (да хоть и с Наташей) своими сведениями о будущем. Представлял себе, как я отправляюсь в Москву, встречаюсь с товарищем Лениным, с остальным руководством СНК и РСДРП (б). Даже если всё руководство страны Советов дружно начнет меня слушать, делать попытки свести к минимуму издержки гражданской войны, что будет? Вот, честное слово – не знаю. Можно представить себе любую картину – от создания идеального и справедливого государства, в которое я верил, пока учился в школе, и до распада России на куски, где крошечные суверенные части соседствуют с колониями и полуколониями.

Посему я плюнул на попытки «прогрессорства» и решил плыть по течению, по возможности избегая резких подъёмов. Вот сижу себе в редакции и сижу. Но отсидеться в тине не получалось. Время от времени, учитывая моё «образование» (три класса учительской семинарии на фоне общей малограмотности было много!), меня пытались сделать каким-нибудь начальником – то начгубупрнаробраза, то директором учительского института – это, кстати, бывшая учительская семинария. И я хотя напрочь не помнил своих педагогов, но ведь они-то меня помнили! Будь я членом хоть какой-нибудь партии, деваться было бы некуда. А с беспартийного спрос иной. Так что пока удавалось отказываться от назначений.

Хуже было другое. В июне сменился главный редактор. Наталью Андреевну в срочном порядке отозвали в Москву на руководящую работу. Какую именно, она не знала, но при получении телеграммы села на поезд и уехала, даже не поставив меня в известность.

Сам я в этот день был в отъезде, сопровождая один из продотрядов, посланных по деревням Череповецкой губернии.

Вообще, основные продовольственные отряды исполнительный комитет губернии отправлял в Тамбовскую губернию – там и зерна побольше, и народ подобрее. В нашей губернии, находящейся в зоне рискованного земледелия, хлеба рождалось мало. В этих краях каждый крестьянин занимался каким-нибудь промыслом – кто добывал болотную руду и ковал гвозди, кто изготавливал лодки или тачал сапоги, а кто лепил свистульки и глиняные игрушки. И, конечно, в далеком двадцать первом веке историки станут с придыханием говорить о талантах северного крестьянина, но дело в том, что они этим занимались не от хорошей жизни, а для того чтобы прокормить себя и семью.

Но продотряды, отправленные на юг, ещё не вернулись, а хлеб нужен был прямо сейчас. И собственных горожан кормить надо, и обе столицы требовали свою долю. По расчетам отдела продовольствия, для нормального функционирования губернии требовалось иметь сто тысяч пудов зерна, а на сегодняшний день в наличие было лишь четыре. И хотя на дворе ещё июнь, у крестьянина должны были оставаться кое-какие запасы. А до уборки нового урожая рукой подать, проживут.

Раньше я представлял себе деятельность продотряда иначе. Примерно, как сбор дани во времена первых русских князей – в деревню въезжают вооруженные люди и начинают изымать все «излишки». Крестьяне таскают мешки с зерном, складывают их на телеги и угрюмо молчат, потому что под прицелом винтовок много не наговоришь. Ну, а если наглость «продармейцев» начинает переходить границы, народ берется за топоры, крошит в мелкую капусту горожан, а потом в деревню приходят чекисты с пулеметами и расстреливают всех мужиков подряд, не разбираясь, кто правый, кто виноватый.

На деле все оказалось чуточку сложнее. Мы ехали, имея при себе кое-какие товары для обмена – с десяток кос-литовок, штук пять топоров и наличные деньги. Сколько именно, я не знаю, потому что они были у командира – рыжего балагура Кузьмы Лепехина, рабочего судоремонтного завода. На двадцать человек имелось пять штук винтовок да с сотню патронов. У Лепехина на поясе висел ещё револьвер, но это больше для куража и как признак статусности.

Я отправился с продотрядом не просто так. Имел редакционное задание сделать материал о крестьянах, лояльно относящихся к Советской власти и исправно продающих зерно государству по «твёрдым» ценам.

Подозреваю, что деревня Макарино, куда мы направлялись, в двадцать первом веке уже стала частью города, но в восемнадцатом году нам пришлось переехать по деревянному мосту через реку Ягорбу, а потом часа полтора пылить по грунтовой дороге.

Зато – какая красота была, когда мы приехали. Дорога проходила через березовую рощу, в которой стоял двухэтажный дом. Судя по помпезности и колоннам, он когда-то был помещичьим, а теперь только грустно выставлял пустые глазницы. Ну, зато не сожжен, как в других местах, где крестьяне летом семнадцатого года вымещали вековую злость на помещичьих усадьбах. Надо бы сюда зайти. Как-то довелось переговорить с местным директором музея (кстати, отставным генералом!), который сетовал, что крестьяне растаскивают антикварную мебель, скульптуры и портреты, которые им на хрен не нужны, а вот в музее это было бы самое то!

Макарино располагалось пониже, при спуске к реке Шексне. Я не удержался, остановился, чтобы полюбоваться зрелищем. А ведь умели помещики выбирать места для усадеб!

– Ты чё, газетчик? – поинтересовался Кузьма, проходя мимо.

– Да вот, думаю, не осталось ли чего-нибудь интересного, – кивнул я на помещичий дом.

– А чё там остаться могло? – пожал плечами командир отряда. – Хочешь себе в комнату голую бабу поставить? Видел я такую в Браткове. Гладкая, но тяжеленная. Её во двор вынесли, там и оставили. Куда она годна?

Лепехин заржал, а глядя на него, принялись хохотать и остальные члены отряда.

Я не стал мешать парням веселиться, а спросил:

– Я схожу, гляну, если не возражаешь? В час обернусь, потом к вам приду, очерк писать стану.

– А чё возражать-то? Сходи да глянь. Только, если бабу найдешь, сам потащишь, у нас на подводах для нее места нет. А она, дура каменная, тяжелая.

– Ну, если баба красивая – то потащу, – кивнул я.

Отряд опять залился хохотом, а Кузьма наставительно сказал:

– Слышь, газетчик, ни одна баба не стоит того, чтобы её на себе таскали. Вот под собой разок-другой протащить – это можно!

Дальше народ начал давать советы, что с этой бабой можно делать, но я уже не слушал.

Я не рассчитывал отыскать что-нибудь в заброшенном доме. Всё, что можно было приспособить в крестьянском хозяйстве, растащено по домам, а что нельзя – привезено в Череповец и продано. Не зря же на местном базаре торгуют драгоценным фарфором, прося за чашку с блюдцем работы Гарднера по сто рублей (дорого, но вещь нужная в хозяйстве), а вот мейсенские фигурки Арлекинов и Пьеро идут за бесценок – по два, да по три рубля старыми деньгами. Видел я как-то тетку, продававшую картину кого-то из «малых» голландцев за пятьдесят рублей, но так и не продала. Будь у меня лишние деньги, только и делал бы, что ходил по толкучкам и рынкам, скупая всё подряд… вот только куда это потом девать? Вот касательно книг – грешен. Потихонечку покупаю всё, до чего можно дотянуться. Не так давно купил за пятьдесят копеек серебром (царский полтинник откуда-то взялся!) целый пуд книг. Можно было и поторговаться, сбить цену, но я не стал. Правда, половина книг оказалась опусами княгини Чарской и Крестовского, зато вторая – полное собрание сочинений Василия Осиповича Ключевского. Часть книг удалось пристроить дома, в сарайчике (в жилом помещении места уже нет!), а часть отдал в библиотеку редакции.

От особняка осталась только коробка. Хозяйственный народ выломал всё, что могло выломаться, включая оконные рамы и двери. Судя по следам на витой лестнице, ведущей с первого этажа на второй, перила были металлическими, но их тоже выдрали с корнем.