Котенок. Книга 1 (СИ) - Федин Андрей (читать книги полностью txt, fb2) 📗
Я взял в захват два пальца из заломленной кисти (пока Кукушкин не опомнился). В своих борцовских способностях я сомневался: «нынешний я» пренебрегал даже утренней зарядкой. Понимал, что долго не удержу своими тонкими ручонками (и при своём «цыплячьей» массе тела) откормленного мужика. Потому не изображал «крутого бойца». Подчинил противника эффективным, а не эффектным способом. Я отогнул два пальца на руке соседа: в ту сторону, куда те обычно не сгибались. Не взял на излом один лишь мизинец. Помнил, как легко тот ломался (даже такой толстый, как у Кукушкина). Тренер часто об этом напоминал. «Можно не успеть насладиться», — шутил он.
Хрустнули суставы — не мои. Сосед упал на колени (на стене пошатнулось зеркало). И заскулил неожиданно тонким голоском: уже не грозно — жалобно.
— Пусти!.. — провизжал Кукушкин. — Больно!
Его пальцы в моей руке напряглись, но не сломались.
Сосед вздрогнул. Я чуть уменьшил «залом» — повёл руку Кукушкина в сторону. Мужчина послушно развернулся лицом к дверному проёму. Мне вспомнилось, как он «тогда» уводил из моей квартиры свою рыдающую дочь. Рука с заломленными пальцами не походила на поводок. Но годилась на роль длинной ручки-толкателя для детского велосипеда. Я аккуратно надавил на неё — сосед не заскрипел колёсами, а застучал коленями: послушно перебрался из прихожей (через порог) на лестничную площадку. Я отметил, что в это «третье сентября» Кукушкин не виделся мне грозным и большим «взрослым дядькой». «Обычный пьянчуга, — подумал я. — Сопляк. Ещё и паспорт не поменял на „стариковский“ — в сорок пять лет».
— Больно! — повторил сосед. — Пусти!
Я наклонился к его голове. Поморщил нос от неприятного запаха.
Суставы заломленных пальцев едва слышно хрустнули.
Кукушкин тихо взвизгнул.
— Так это и хорошо, что больно, — сказал я. — Боль прочищает мозги от дури. И замечательно отрезвляет. Не только при алкогольном опьянении. Но и при излишнем самомнении.
Позволил Кукушкину обернуться, заглянул в его поросячьи глазки.
Заметил: похожие на пудинг толстые щёки мужчины едва заметно вздрагивали.
— Папа передал тебе привет, — сообщил я. — Он просил меня присмотреть за тобой. Я пообещал ему: прослежу, чтобы ты поменьше курил. Особенно — около нашей двери. Курить вредно!
Надавил на пальцы.
Сосед заскрежетал зубами.
— Отец просил, чтобы я отметил каждую выкуренную тобой сигарету, — сказал я. — Гвоздём — на капоте твоей машины. Каждый окурок на лестничной клетке обозначу двойной чертой. Ты понял меня, урод?
Усилил залом.
Сосед похлопал губами.
— Понял! — пропищал Кукушкин. — Понял! Понял! Пусти!
Я заметил на его щеках слёзы: лишь пару капелек — не извилистые ручейки, чьи извилистые русла сегодня блестели на лице семиклассницы Лены. «Папа не ошибся, — подумал я. — Кукушкин — слабовольный трус и слизняк. Странно, что я его испугался — тогда…» Вспомнил слова тренера о том, что чем больше «шкаф», тем он громче падал. Я сам не раз доказывал это утверждение на практике — и когда учился на старших курсах института, и будучи дипломированным инженером. Отметил, что Кукушкин и на «шкаф» не походил — он разве что… напоминал мешок с гнилой картошкой. Именно — с гнилой: на это намекал его тошнотный запах. За «ручку-толкатель» я подвёл Кукушкина к приоткрытой двери соседской квартиры.
Не сломал ему пальцы — выпустил их и вернулся к своему порогу.
Сложил руки на груди — почувствовал: моё сердце билось ровно и спокойно.
— Щенок, — прошипел Кукушкин. — Убью! Раздавлю!
Он неуклюже поднялся с колен — едва не запутался в лямках подтяжек. Сжал кулаки. Взглянул на меня исподлобья и уронил на свой живот струйки слюны.
Я усмехнулся: в моих воспоминаниях сосед остался грозным толстяком — не жалким жиртресом. До самого отъезда в Первомайск я посматривал на дверь его квартиры с опаской. Ни разу не поругался с ним, подобно моему отцу. Изредка поглядывал в дверной глазок: безропотно смотрел, как сосед мусорил около нашего порога. Охотно поддавался на уговоры матери — помалкивал, не ссорился с Кукушкиным. Стыдился своего поведения. Искал ему оправдания. Признал себя слабаком и трусом. «Теория относительности в действии», — промелькнула в голове мысль. Отметил: то, что пугало меня шестнадцатилетнего, у меня нынешнего вызвало лишь брезгливое призрение.
Сосед склонил в мою сторону голову — будто нацелил на меня рога.
Я хмыкнул, взглянув на его босые ноги, и указал на Кукушкина пальцем.
— Если снова нагрубишь моей матери — проткну шины твоей машины, — сказал я. — А узнаю, что ты поднял руку на свою дочь — сломаю тебе мизинец. И не забудь о пометках на бампере!
Ударил ногой по соседскому тапку — в точности, как в «прошлое» третье сентября Кукушкин пнул Барсика.
Тапок улетел в пространство между лестничными пролётами, с тихим шлепком приземлился на одном из нижних этажей.
— За Леной отправишь свою жену, когда та явится с работы, — сказал я. — А до того времени девчонка будет у меня. Сам к моей двери больше не подходи: пришибу. Уяснил?
Я ухмыльнулся — посмотрел в покрасневшие глаза Кукушкина.
И тут же оправил второй тапок соседа вслед за первым.
Не меньше минуты бы с Кукушкиным «бодались» взглядами.
Я дожидался, когда растает решимость моего противника взять реванш.
Сосед первым отвёл глаза. Он прошипел ругательство и ушёл в свою квартиру — прихрамывая. Я подумал, что не зря для встречи с Кукушкиным надел ботинки.
В прошлый раз соседка у меня не задержалась — её увёл подвыпивший папаша.
Однако в это третье сентября Лена погостила в моей квартире чуть дольше двух часов. Я напоил семиклассницу чаем. Развлек девчонку игрой на гитаре (музыкой заглушил её нескончаемые монологи). Спел десяток пока никем не сочинённых песен — узнал от соседки, что я не только «сильный и смелый», но ещё и «талантливый». Проблем с вокалом я не почувствовал: будто только вчера солировал в хоре. Легко извлёк из памяти слова песен и аккорды мелодий. Не без удивления заметил, что мои руки сегодня будто проснулись. Я вполне уверенно терзал струны — фальшивые ноты гитара издавала всё реже. Я будто вспомнил былые умения. Больше не чувствовал скованности в движениях. А пальцы, пусть и слегка побаливали с непривычки, но уже с заметной ловкостью и уверенностью плясали по гитарному грифу.
Мать Кукушкиной явилась за дочерью на четверть часа раньше, чем вернулась с работы моя мама.
Женщины не встретились — лишь смешались в воздухе прихожей запахи их духов.
Мама не увидела в нашей квартире Лену. Но застала у нас дома Барсика… и огромную блестящую лужу в самом центре моей спальни (хотя я буквально пару минут назад «ликвидировал» предыдущий потоп). Она с печальным вздохом покачала головой. И напомнила мне о своей аллергии на кошачью шерсть.
— Котёнка завтра заберут, — сказал я.
— Точно заберут? — устало переспросила мама.
— Унесут, — заверил я. — Обещаю.
Встреча с Леной Кукушкиной и её отцом в это третье сентября отличалась от прошлой.
А вот Барсик вечером и ночью «отработал» чётко по плану (с одной лишь разницей: ковёр не пострадал).
Ночью я снова увидел сон.
Но в этот раз он больше походил на воспоминания: не на настоящие — на искажённые моим воображением.
В этом сне я стоял в траурном зале рудогорской больницы.
Здание строили и проектировали не советские строители, а финны. В других городах я подобных не видел. Потому сразу сообразил, где очутился.
Я уже бывал в этом помещении раньше: в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда хоронили Алину Волкову. Теперь в траурном зале больницы тоже стоял гроб. Вот только не закрытый, как тогда.
В гробу я увидел свою соседку по парте — бледную, наряженную в белый саван. Замер в изголовье гроба. Рассматривал причесанные рыжие волосы и окрашенные розовым лаком ногти на руках мёртвой девчонки.
