Машина различий - Гибсон Уильям (книги читать бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗
—А-а…
— Он же, Дэйви, он же великий человек! И железом закрепить, и порохом взорвать — он во всем самый лучший. Таких больше бабы не рожают…
— Так ему что же, уже под восемьдесят?
— И все еще как огурчик.
— А нам нельзя, сэр, как вы думаете — может, спустимся вниз, посмотрим на него поближе? Может, я даже пожму этот его знаменитый крюк?
— Хорошо, парень, только ты это, чтобы прилично. Безо всяких там ругательных слов.
Они спускаются на дощатый настил, торопятся догнать Великого Мастера.
Грохот “торпеды” неожиданно переходите вой. Начинается суматоха — такое изменение тембра чаще всего грозит неприятностями, на пути попался либо плавун, либо подземная река, либо еще какая гадость. Пирсон и подмастерье со всех ног несутся в забой.
Из-под тридцати шести острых стальных буров летят ошметки мягкой черной грязи, они ложатся в вагонетки откатчиков жирными, быстро оплывающими комками. Время от времени звучат вялые, приглушенные хлопки — вскрываются газовые карманы. Но все вроде бы обошлось — в туннель не рвется, сметая все на своем пути, вода, не ползет вязкая, неудержимая масса плавуна. Рабочие осторожно двигаются вперед, поближе к Великому Мастеру; яркий, резко очерченный луч его фонаря медленно двигается по фронтальной поверхности забоя.
В зеленовато-черной грязи проступают желтоватые комья, похожие на плотно утоптанный снег.
— Это чего, кости? — говорит один из рабочих, морщась от неприятного гнилостного запаха. — Ископаемые какие-то…
Гидравлика “торпеды” резко вдавливает ее в мягкую, почти не оказывающую сопротивления массу, кости летят в забой сплошным потоком.
— Кладбище! — кричит Пирсон. — Мы нарвались на кладбище!
Но слишком уж глубоко проложен туннель, и слишком уж густо лежат здесь кости, перепутанные, как сучья в буреломе, и не зря к гнилостной вони примешивается острый запах серы и извести.
— Чумная яма! — в ужасе кричит бригадир, и рабочие бросаются прочь, оступаясь и падая.
Бригадир сбрасывает пар, раздается громкое шипение, “торпеда” вздрагивает и замирает.
За все это время Великий Мастер не шелохнулся.
Он отставляет фонарь, ворошит своим крюком груду выброшенной “торпедой” земли, подцепляет за глазницу череп, вытаскивает его, осматривает.
— Вот так вот. — Его голос гулко прорезает мертвую тишину. — Жил ты, жил…
— Азартная леди — несчастье для всех своих близких. Когда игральные машины вытряхнут ее сумочку, она тайком относит свои драгоценности на Ломбард-стрит, чтобы вновь и вновь искушать фортуну суммами, полученными от ростовщиков! Потом, к огорчению горничных, она распродает свой гардероб; она превышает кредит у тех, с кем ведет дела, отдает свою честь на откуп друзьям в призрачной надежде отыграться.
Игорная лихорадка равно губительна как для рассудка, так и для эмоций. Насколько горячечны, нездоровы надежда и страх, радость и гнев, сожаление и досада, вспыхивающие в тот момент, когда переворачивается карта, срываются с места сверкающие машины, выбрасываются игральные кости! Кто не вспыхнет негодованием от одной уже мысли, что женские чувства, из века посвящаемые детям и мужу, извращаются столь мерзостным образом. Глубочайшая скорбь, вот, что испытываю я, когда смотрю, как мучительно бьется Азартная Леди в тисках своей недостойной, греховной страсти, когда вижу ангельское лицо, пылающее бесовской одержимостью!
По неисповедимой мудрости Господней почти все, что развращает душу, разлагает также и плоть. Запавшие глаза, осунувшееся лицо, мертвенная бледность — вот они, непременные признаки играющей женщины. Ее утренний сон не в силах возместить низменные полночные бдения. Я долго и пристально вглядывался в лицо Азартной Леди. Да, я внимательно наблюдал за ней. Я видел, как в два часа ночи ее, полумертвую, силой уводили из ее крокфордского игорного ада, призраком казалась она в нечистом сиянии газовых ламп…
Прошу вас, вернитесь на место, сэр. Вы — в Доме Господнем. Должен ли я понимать ваши слова как угрозу, сэр? Да как вы смеете! Мрачные времена наступили, поистине черные времена! Я говорю вам, сэр, как говорю всем собравшимся здесь прихожанам, как скажу всему свету, что я все это видел, я многажды наблюдал, как ваша королева машин предается этим мерзейшим беспутствам…
Помогите! Остановите его! Остановите! Боже, меня застрелили! Я убит! Убивают! Неужели никто не может его остановить?!
(В разгар парламентского кризиса 1855 года лорд Брюнель созвал свой кабинет министров и обратился к нему с речью. Выступление премьер-министра записано его личным секретарем в стенографической системе Бэббиджа.)
Джентльмены,я не могу припомнить ни единого случая, когда какой-либо представитель партии или кабинета министров вступился бы — пусть даже случайно — за меня в стенах парламента. Я не обижался, не жаловался и терпеливо ждал, делая то малое, что было в моих силах, чтобы защитить и расширить мудрое наследие покойного лорда Байрона, залечить безрассудные раны, нанесенные нашей партии чрезмерным усердием молодых ее членов.
Но ни малейших изменений в том презрении, с которым, судя по всему, относитесь ко мне вы, уважаемые джентльмены, так и не последовало. Напротив, последние два дня в Парламенте оживленно обсуждается постановка на голосование вопроса о недоверии, с особым упором на недоверие к главе правительства. Эта дискуссия была отмечена более чем обычными нападками в мой адрес, и ни один из вас, членов моего кабинета, не сказал ни слова в мою защиту.
Как в подобных обстоятельствах можем мы успешно расследовать дело об убийстве преподобного Алистера Роузберри? Постыдное, атавистическое преступление, злодейски совершенное в стенах христианской церкви, запятнало репутацию партии и правительства, а также возбудило серьезнейшие сомнения относительно наших намерений и нашей честности. И как же сможем мы искоренить преступные тайные общества, чья сила и дерзость возрастают день ото дня?
Господь свидетель, джентльмены, что я никогда не искал настоящего своего поста. Более того, я сделал бы все, что угодно, совместимое с моей честью, чтобы его избежать. Но я должен либо быть хозяином в парламенте, либо уйти в отставку — предоставив нацию так называемому руководству людей, чьи намерения стали за последнее время абсолютно ясными. Выбор за вами, джентльмены.
Да, сэр, два пятнадцать точно — и никаких ошибок быть не может, поскольку у нас установлены патентованные табельные часы “Кольт и Максвелл”.
Я услышал негромкий такой звук, словно что-то капает, сэр.
На мгновение я решил, что протекла крыша, совсем позабыв, что ночь ясная. Дождь, подумал я, только это меня и встревожило, сэр, — мысль, что сухопутный левиафан пострадает от сырости, поэтому я посветил фонарем вверх, и там висел этот бессчастный негодяй, и все шейные позвонки левиафана были в крови, и вся, как она там, арматура, которая поддерживает этого зверюгу, тоже. А голова его вся была расшиблена, сэр, да там, считай, и не было уже никакой головы. Он висел там, запутавшись ногами в каких-то ремнях, и я увидел блоки и веревки, туго натянутые, и они уходили во тьму огромного купола, и это зрелище так меня поразило, сэр, что я уже поднял тревогу и только потом заметил, что у левиафана нет головы.
Да, сэр, я думаю, так оно и было — то есть, как они это устроили. Его спустили с купола, и он там делал свое дело в темноте: останавливался, когда слышал мои шаги, а потом снова принимался за работу. Долгая работа, на несколько часов, ведь им нужно было сперва установить свои блоки. За смену я несколько раз проходил под этим самым местом. А когда он ее отломал, голову, сэр, кто-то другой вытащил ее наверх и наружу, ведь они сняли одну из панелей купола. Но что-то там у них оторвалось, наверное, или соскользнуло, и он полетел вниз, прямо на пол,у нас там самый лучший флорентийский мрамор. Мы нашли то место, где разлетелись его мозги, сэр, хотя лучше бы об этом забыть. И потом я припомнил какой-то шум, сэр, это когда он, наверное, упал, но никакого крика не было.
