Сень (СИ) - Номен Квинтус (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
— То есть вы считаете, что Королев для космоса уже бесполезен?
— Лично я думаю, что он безвреден. Эту его ракету еще лет несколько нужно доводить, хотя бы добиться того, чтобы на ней можно было поднимать на орбиту тонн по семь с половиной на керосине. А все остальное у него — сплошная маниловщина.
— Но вы же сами говорите…
— У Королева подходы простые:дайте мне вот такой замечательный двигатель и я построю суперракету. У Макеева, скажем, подход иной: вот, значит, какой есть двигатель, посмотрим, какую ракету я с ним смогу построить. У Янгеля — третий: стране нужна вот такая ракета, посмотрим, кто из двигателистов может мне помочь в ее постройке. А у Челомея — четвертый, который лично мне нравится больше всего: если кто-то сделает двигатель, который и обещал, то мы сделаем примерно вот такую ракету. А если не сделает, то мы сделаем другую ракету, которая тоже сгодится для выполнения нужных задач. Похуже, подороже — но обязательно сделаем. Королев долго ждал своих РД-107 и РД-108, а потом больше года делал ракету на них. Челомей сделал ракету, а затем подобрал двигатели из тех, что уже были сделаны — и ракету получил не за три года, а за полтора. Причем на первые он ставил по пять двигателей, а затем, когда появились помощнее, эту же ракету повторил на четырех. Но вот капитану, который сидит в шахте, может быть даже неизвестно, сколько двигателей на его ракете, потому что он ракетой управляет, а не двигателями.
— Интересное рассуждение…
— И результат рассуждений уже виден: у Владимира Николаевича практически готова ракета, которая на орбиту вытащит больше двадцати тонн. Глушко едва закончил разработку нового двигателя — а ракета под него уже практически готова! То есть для испытаний готова, ведь ракета — штука не простая, думаю, что раз несколько Челомей ее на старте взорвет. Но в том, что он ее доведет до работоспособного состояния, я не сомневаюсь. Впрочем, это мое личное мнение, возможно ошибочное.
— Вы все время… в последнее время стараетесь подчеркнуть, что ваше мнение может быть ошибочным. Почему? Боитесь ответственности? Ведь мы вас не…
— Иосиф Виссарионович, я не принимаю решения. Я просто отвечаю на вопросы. На вопросы по темам, в которых я разбираюсь крайне поверхностно. Просто вопросы в тех областях, где я разбираюсь хорошо, мне никто не задает. А не задает в том числе и потому, что пока почти никто этих областей и не знает. Правда я сейчас стараюсь обучить как можно больше врачей, но… в Системе к обучению на врачей выбирали примерно одного из трехсот кандидатов, и половина отсеивалась, так врачами и не становясь. Здесь — получше, вероятно потому, что генетическое разнообразие много шире, но все равно…
— Я задам вопрос о том, в чем вы наверняка разбираетесь. Просто товарищ Абакумов уже несколько лет наблюдает очень многочисленные попытки иностранцев разобраться в причинах резкого снижения смертности в стране, и в первую очередь — младенческой смертности.
— С младенческой тут вообще все просто. Сейчас все, абсолютно все гинекологи используют универсальный тест, который на пятой неделе беременности определяет наличие почти семидесяти генетических аномалий, и дети с врожденными заболеваниями у нас просто больше не рождаются. Разве что в далеких горных кишлаках и аулах, но тут уж медицина не виновата, да и о смерти таких младенцев она чаще всего просто не узнает. А насчет попыток докопаться до причин снижения смертности взрослого населения, особенно старческой… мне же предоставлено право на самозащиту и защиту государственной тайны?
— Понятно.
— Я обо всех случаях Лаврентия Павловича информирую. То есть информирую о тех, кого надо арестовать и посадить: раз уж я обещала законы СССР в СССР не нарушать…
— То вы их и не нарушаете. И лишь когда невозможно иным способом предотвратить утрату гостайны… Вы именно это имеете в виду, когда говорите, что вы не советский человек?
— Совершенно неверная трактовка моих слов. Я не советский человек потому что советские люди, причем опять-таки благодаря в значительной степени лично вам, привыкли верить вождям. А я верю Решателю. Бездушной машине, а вожди советские для меня не более чем пациенты. Такие же, как все другие люди, и это во мне никому поменять не получится. Потому что я уже не воспринимаю новых идей, мне их складывать больше некуда…
Глава 39
В пяти километрах к северо-востоку от Коврова появилось «имение Белоснежки»: огромный медицинский комплекс, который люди не местные иногда называли «санаторием строгого режима». Действительно огромный: комплекс занимал около трех квадратных километров и на его территории даже собственный аэродром имелся. Небольшой, рассчитанный на «М-7» и вертолеты, на которых туда иногда привозили пациентов. Режим в санатории действительно был строгим: за пациентами постоянно следили больше двухсот врачей и почти полтысячи медсестер — но без этого обойтись было просто невозможно, ведь там инвалидам войны возвращали здоровье. Путем восстановления утраченных конечностей, и тысячи взрослых людей, у которых ноги и руки пока не восстановились полностью, без помощи обойтись не могли.
Комплекс возвращал к полноценной жизни чуть больше пяти тысяч человек в год — но он даже самым большим в стране не стал, а похожих уже было выстроено почти два десятка. Но вот самым дорогим был как раз комплекс рядом с Ковровым, хотя и все остальные дешевыми назвать было трудно. Иногда Слава — который единственный из «тройки посвященных» иногда наведывался к Тане после того, как она открытым текстом сообщила Сталину, что больше она «помогать строить социализм» не будет из-за исчерпания собственных возможностей' — спрашивал у нее, что страна будет делать с этими грандиозными (и очень дорогими) сооружениями после того, как все инвалиды будут вылечены. И получал всегда один и тот же ответ:
— Слава, а мне-то что за дело до этого? Можете их снести, можете на память оставить. Я обещала всех инвалидов восстановить — и это обещание скоро будет выполнено. А все прочее меня не интересует.
— Я же не просто так спрашиваю. Ну да, большинство их санаториев мы будем использовать в качестве больниц… роддомов например. А вот что с усадьбой Белоснежки делать? Ты же вообще никому не говоришь, для чего тебе все это оборудование нужно и какая от него стране польза будет?
— Я говорю. Я использую это оборудование для исследований. Потому что всё, что я знала про фармакопею, я уже передала в производство. Но, когда я училась, в госпиталях было очень много специализированной техники, про которую я знаю, как она работала — но вот как она была сделана, я и понятия не имею. А без нее многое, что хотелось бы сделать, сделать просто невозможно. Например, невозможно выучить грамотных регенераторов.
— И ты мне это говоришь после того, как в твоих санаториях людей регенерирует почти пять сотен врачей?
— Они — не регенераторы, они – просто хирурги. Очень хорошие, но… как бы тебе это объяснить? Вот я, например, в день делаю двадцать операций по подсадке конечностей. Могла бы и больше делать, но тогда бы исследованиями заниматься времени вообще не оставалось бы. А они могут сделать одну операцию в сутки, причем даже не каждый день могут. Потому что меня научили — с помощью вот этих самых еще не изобретенных машин научили — управлять своими безусловными рефлексами. Ты думаешь, почему я на той Олимпиаде все медали забрала? Потому что у меня руки во время работы вообще не дрожат. И я могу — для простоты тебе объясняю — сделать разрез на человеке с точностью до пары сотых миллиметра, а они в лучшем случае полумиллиметром ограничены. Еще меня научили с помощью этих машин просто чувствовать, что там с пациентом происходит.
— Но если машины эти, ты говоришь, изобрели через несколько тысяч лет…
— Слава, ты еще слишком молодой и горячий, поэтому иногда порешь чушь. А так как в медицине ты знаешь лишь то, что Таня Серова — врач, то в этой области ты чушь порешь постоянно. Так что помолчи и послушай пару минут. Сейчас восемьдесят, если не девяносто процентов достижений современной хирургии основаны на знаниях, полученных фашистскими врачами в концлагерях, где они ставили эксперименты, причем абсолютно бесчеловечные эксперименты, на заключенных. В ходе которых сотни тысяч узников были убиты самым жестоким образом.
