Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
– Да. Полковник просил не спрашивать тебя ни о чем. Наверное, ему лучше знать… – горечь он подавить не сумел.
– Я никогда не верила во всякую чертовщину… но тут – своими глазами…
– Не говори. Если нельзя – не говори.
– Ты же видел Олив…
– Да, – лицо Сайруса стало жестким. – Это имеет отношение?..
Светлана кивнула.
Он осторожно снял Билли с плеча, прижал на секунду, опустил на кровать:
– Иди к маме…
Встал и быстро вышел.
– Мы пошли на самые решительные меры, – Адлерберг помолчал и обвел взглядом собравшихся. – Как и ожидалось, действия эти привели к реальным результатам. Скажу сразу: мы получили гораздо больше, чем ожидали. На выбор: нам могут предоставить место для жительства здесь: на острове, уже обжитом, или на материке в заселяемых землях, – и нас могут вернуть назад. Относительно возвращения скажу сразу: нас там не ждут. Подозреваю, что мы даже станем объектами охоты…
– Забрать семью и вернуться сюда – это возможно? – спросил кто-то – кажется, танкист, Адлерберг забыл его фамилию.
Встал Глеб.
– Принципиально возможно, – сказал он. – Но каждая такая операция потребует огромного труда и будет сопряжена с немалым риском – причем возрастающим – для вас и для меня. Я уже молчу о времени… Короче говоря, так: если не будет войны, если я буду жив и здоров – мы постепенно перетащим сюда ваши семьи. Предупреждаю: давить на меня бесполезно…
Они действительно были очень похожи, разве что наследник чуть выше и чуть темнее волосом. Высоким воротничком гвардейского мундира ему приподнимало подбородок, и потому выглядел он спесивым и снисходительным – а был, как адмирал почувствовал, человеком интеллигентным и оттого уязвимым, но вынужденным исполнять обязанности судьи и, может оказаться, палача…
– Должен признаться, Ваше высочество, у меня было намерение арестовать вас и спрятать. Слава Богу, господин Байбулатов сумел вразумить меня…
Наследник вежливо улыбнулся.
– Разумеется, я не смогу навязать вам свою волю, – продолжал адмирал, – но убедительно прошу прислушаться к моему мнению. Вам категорически нельзя отправляться в пасть к этим волкам. Хотя бы потому, что уничтожить их – дело нашей чести. План таков: наши офицеры-добровольцы изобразят вашу свиту, а Вильгельм сыграет роль вас, Ваше высочество. После того, как население города будет выведено полностью, мы нанесем уничтожающий удар…
– Но там уже находится президент Мерриленда!
– Это не президент.
– Что?
– Меррилендцы оказались ничуть не глупее нас…
Повисло молчание.
– Я все равно не могу на это пойти, – почти прошептал наследник. – Извините…
И – стремительно вышел.
Вчера у Громова кончилась вода. Ночью он сделал вылазку, и результаты оказались странными: дома, в которые он рискнул постучаться, стояли пустыми, ему никто не отпер. В каком-то саду из поливочного шланга он наполнил флягу. Вернуться на облюбованный чердачок он не смог: помешали патрули. Однако новое его обиталище оказалось даже более удобным: из слухового окошка открывался вид на центральную улицу…
Может быть, Парвис, если бы внимательнее всмотрелся в лицо освобожденного палладийского офицера, узнал бы его: четыре года назад Величко специально для него делал исследование по структуре и финансированию меррилендского ополчения, и они несколько раз встречались в столице и в Эркейде. А может быть, и не узнал бы: на носилках лежал невероятно истощенный, заросший седой щетиной человек с землистым лицом. Веки и губы его были почти черными, грудь вздымалась судорожно, и даже с нескольких шагов слышны были жуткие хрипы… Он мутным взглядом окинул Парвиса, адмирала, кого-то еще на заднем плане. Адмирал отдал ему честь, и рука лежащего медленно и бессильно поползла к виску…
В Афганистане Адлерберг построил двадцать два моста и собственноручно разрядил почти тысячу мин. Причем на все особо сложные случаи звали именно его. Он учил: мину надо полюбить. Лишь полюбив ее всей душой – сумеешь понять. Сумеешь правильно дотронуться… И даже в самом худшем случае – она может пожалеть тебя.
Ему совсем не помнился его первый подрыв, зато – с нечеловеческой отчетливостью помнился второй. Он снился ему едва ли не каждую ночь. С год он вскрикивал, потом – перестал…
Жена думала, что кошмары его позади. На самом деле, он просто перестал их бояться.
Вся его жизнь была непрерывным преодолением страха.
Он боялся темноты, паутины, собак. Взобравшись на стул, он чувствовал головокружение. Глядя на таз с водой, понимал, что может утонуть в нем. Каждый встречный готов был унизить, избить, убить его. Именно поэтому он в одиннадцать лет перебежал речку Смородину в ледоход, по плывущим льдинам. Однажды, когда ему в спину крикнули: «Фашист!» – он пошел со складным ножиком на толпу в пятнадцать человек, и те увяли. В школе он дважды выбирался из класса через окно на крышу; это был четвертый этаж, и никто не решался повторить его подвиг. Дрался он не так часто, как мог бы – но, ввязавшись в драку, не отступал никогда, и несколько раз его с трудом отдирали свои от потерявшего сознание противника. Он слыл бешеным и внешне был им – создав специально эту оболочку для защиты глупого и несчастного нутра…
Один раз он позволил благоразумию взять верх: когда после ледохода, после взрывов заторов пацаны нашли на берегу неразорвавшуюся мину: тяжелую плоскую железную кастрюлю. Понятно, развели костер и положили ее туда… Лежать, кричал он, лежать! – когда братья Губаревы встали и пошли – поправить, уж больно долго не взрывалась. В руках Кольки Губарева была оглобля – ею он и хотел поворошить в костре. Адлерберг повалил младшего, Севку, затащил обратно в канаву, бросился было за Колькой… Он не смог поднять себя с земли. Не смог. Он смотрел, как Колка опасливо идет, опасливо же, будто дразня злого спящего пса, протягивает вперед оглоблю. Тычет ее концом в костер…
Несколько десятков мелких щепок Адлербергу загнало под волосы. Что могла, вытащила бабка Берта. Остальные выходили сами. Лето он проходил со стриженой бугристой головой.
Их пороли, над ними ревели. Кольку собирали по берегу всем поселком. В гробе все-таки что-то лежало. Когда все пацаны в один голос сказали, что Сашка молодец, никого не пускал, Севку вон просто вытащил оттуда, а Кольку – ну, не успел… – отец поставил его перед собой, долго смотрел в лицо, потом покачал головой и ушел, ничего не сказав. Да если б не Сашка, нас бы всех в всмятку, законно, ребя? Законно… Пацаны не могли перестать, а он вдруг ощутил странную пустоту: он совершил не свой поступок – и знал это. И другое – тоже знал: что мог дотянуться до Кольки… Но это был бы еще более не его поступок.
В армию его забирали в девятнадцать лет: год он пропустил из-за гнойного плеврита. На вопрос: в каких бы войсках хотел служить? – ответил: где мины разряжают…
Знаменитую мудрость: что сапер ошибается дважды, и первый раз, когда выбирает профессию, – Адлерберг так и не признал. По обоим пунктам.
Его любимой книжкой были «Двенадцать стульев», но об этом не знала даже жена. А он мог пересказывать себе целые главы – наизусть. И не понимал, почему люди считают эту книгу смешной. Там не было ничего смешного.
Отца, например, от рождения звали Альфонсом – а он в сорок первом переменил себе имя, стал Игорем. Это что, тоже смешно?
Мы очень похожи на русских, говорил отец. Мы так же сентиментальны и жестоки…
Почему-то все события последних недель сжимались до размеров этой фразы.
А из-за них, сжавшихся, выглядывала тьма.
Почему, почему так давит? Почему высасывает – до полного опустошения? Ведь – добились всего, чего хотели…
Он знал, что это неправда. По крайней мере, для него лично. Он хотел вернуться в то, что было раньше. А этого сделать не удалось, не удается и не удастся никогда. Как утерянный рай, вспоминалась тесная двухкомнатная квартирка (трех, смеялись офицеры, есть еще и тещина комната – и тыкали пальцем в большой стенной шкаф), опрятная кухонька, вся выложенная кафелем, розовые занавески с оборочками: Маша любила такие… и сама Маша, маленькая, немножко нескладная, необыкновенно живая и веселая, несмотря на всяческие свои болезни, и дочки-близняшки (а непохожие – рыженькая и беленькая, худенькая и полненькая) Вика и Глашка, но Глашка – не Глафира, а Глория… сваляли дурака, конечно, нашли ребенку имечко, намучается… а может, и нет: Глория Александровна – звучит ведь…
