Симбиот (СИ) - Федоров Вячеслав Васильевич (книги регистрация онлайн .txt, .fb2) 📗
Зато Петр Николаевич смог сложить в уме неожиданный вызов Павлова в Москву и появление докладной записки. А также упорные "слухи" о закачавшемся под "первым маршалом", после провального начала Финской войны, кресле и направлением докладной записки через голову непосредственно начальства, которым этот самый "первый маршал" и являлся. Поэтому, Куликов, почесав репу, пришел к выводу о целесообразности помочь Генералу. Хрен его знает, что там внутри. Может документы о том, что Ворошилов шпион финский? Нахлынувшую было мысль о том, что Мишка подменил записку Генерала, он быстренько откинул. Слишком уж он прямолинеен, прост, как пять копеек. Но на всякий случай решил опросить ординарца и водителя, да и госпитальному комиссару отзвониться.
Приказав Мишке ждать его в кабинете, Петр Николаевич вышел в приемную и, предварительно выгнав своего адъютанта, связался с КПП, чтобы привели ординарца с водителем, а потом грозно "наехал" на больничного комиссара. Последний быстренько раскололся и подтвердил версию Мишки. Да и водила с ординарцем ему вторили как попугаи.
Тогда Куликов, захватив предварительно конверт с докладной запиской и литровую бутылку коньяка, на полтора часа заперся в кабинете главного секретчика. Вместе с его хозяином разумеется. Через полтора часа, две третьих бутылки коньяка и обещание вломить НКВДэшникам все его, секретчика, бл. тские выкрутасы с бланками строгой отчетности, Куликов вернулся в свой кабинет со всеми положенными штампами и печатями на конверте.
Дальше кипучая энергия комиссара была направлена в отношении Особого сектора ЦК. Секретариата Сталина, если по-русски. А если уж быть совсем точным, то энергия была направлена конкретно на руководителя этого самого сектора — Александра Николаевича Поскребышева.
Короче, в результате всех этих действий, уже через 6 (!) часов, с момента выхода Мишки из палаты, конверт с докладной запиской был принят и зарегистрирован входящим номером, с непроизносимым двенадцатизначным сочетанием букв и цифр, в том месте куда изначально и направлялся. В преддверии кабинета товарища Сталина он лежал.
Вот так вот. Спасибо Вам мужики. Родина Вас не забудет. Если вспомнит, конечно.
Последовавшие за неудавшейся прогулкой с Машей два дня прошли практически незамеченными. Каждый занимался своим делом: врачи ощупывали, разглядывали, прослушивали своего пациента, а пациент усиленно предавался унынию. Делать было решительно нечего. Прогулки по парку, поначалу разбавившие скукотищу, быстро мне надоели до безобразия. Тем более что главной местной достопримечательности — Марии Петровны Серенькой, на горизонте не наблюдалось. Как в доверительной беседе, а если честно, то в ходе допроса с пристрастием, сообщила дежурная медсестра, дежурство Маши закончилось и тут она появится, в лучшем случае, дня через три. Эх… Обидно!
За все это время произошел только один странный случай. Я спокойно шел по коридору, когда на встречу выкатился больничный комиссар. Уже хотел с ним вежливо поздороваться и пройти мимо, когда взглянув ему в глаза, понял что что-то не то. В его взоре просматривался неподдельный ужас. Сначала я подумал о том, что за моей спиной он увидел нечто страшное. Ну, пришельца или вурдалака. В предчувствии небывалого зрелища, обернулся, но ничего, абсолютно ничего странного за своей спиной не обнаружил. Между тем, комиссар, очнувшись от первоначального ужаса, заметался. Со стороны это больше всего походило на сцену из незабвенной "Кавказской пленницы", в которой Георгий Вицин пытался вырваться из лап, пытавшихся его тушкой остановить приближающуюся машину, Никулина и Моргунова. Вот только комиссара за руки никто не держал. Поэтому он, предварительно убедившись в невозможности проломить головой кирпичную стену, просверлить дубовые пол и потолок, равно как и проскользнуть мимо меня незамеченным, обернулся и… И побежал! Помните байку про бегающих в мирное время полковников? Несомненно, я бы заржал в полный голос, если бы произошедшее не показалось мне столь странным. На всякий случай, свернул в туалет, чтобы удостовериться, нет ли на лбу дьявольских пиктограмм или еще чего покруче. Все было нормально. Тогда что это было? Наверное, перепил моего коньяка, в конечном итоге подумал я.
Как бы там не было, а день моей выписки неуклонно приближался. Честно говоря, я немного побаивался этого момента. В больнице были фактически тепличные условия, ни тебе срочных дел, ни въедливого начальства, ни суетливых подчиненных. Лафа! А за больничными воротами был огромный мир. Чужой мир. И я вовсе не был уверен в том, что, даже имея в запасе память Генерала, смогу там быстро освоиться.
Главврач выполнил свое обещание. Задержавшись в моей палате во время вечернего обхода, он произнес давно ожидаемые слова:
— Ну что ж, Дмитрий Григорьевич, хочу вас обрадовать. Завтра мы Вас выписываем. Хочу отметить, что вы отличаетесь завидным здоровьем. Да и кости у Вас крепкие. Шутка ли, с Вашим шестипудовым весом упасть с такой высоты и ничего себе при этом не сломать, более чем хороший итог. Рад за Вас.
— А уж как я рад доктор, словами не передашь. — натянуто улыбнулся я.
— Советовать Вам, поменьше волноваться, я не буду, с Вашей работой это бессмысленно. Но все же будьте осторожны. С сердцем у Вас не все в порядке. Берегите его. Ну что ж, удачи Вам, комкор Павлов. Надеюсь, вы к нам частить с визитами не будите. До свидания.
— Спасибо, я постараюсь.
После ухода доктора, я задумался над тем, что делать дальше. Надо ехать в Управление и принимать дела. Других приказов мне не присылали. Да и к начальству надо заглянуть, отметиться.
За размышлением над тонкостями принятия дел, сам не заметил, как задремал. Разбудила же меня дикая тряска и громкий шепот над ухом:
— Товарищ Павлов. Товарищ Павлов! Дмитрий Григорьевич! Вставайте!
Шепот и тряска были делом рук дежурной медсестры.
— Что? Что случилось-то? Да прекратите вы меня трясти. Проснулся я уже.
— Дмитрий Григорьевич, пойдемте скорее. Вам звонят. Комендант сказал что срочно!
Мое сердце забилось с отчаянной скоростью. Я вскочил с кровати и, накинув халат, почти бегом, направился за медсестрой. Мы буквально вломились в кабинет коменданта. Тот спокойно передал мне трубку доисторического телефона и, прихватив с собой растерявшуюся медсестру, вышел в коридор. А я, продышавшись, поднес трубку к губам и произнес:
— Павлов у аппарата.
— Павлов? Дмитрий Григорьевич? Ожидайте, с Вами будет говорить товарищ Поскребышев.
В трубке послышалось треск и щелканье. Около минуты ничего не происходило, но вот раздался долгожданный голос:
— Дмитрий Григорьевич? Здравствуете, говорит Поскребышев…
— Здравствуйте Александр Николаевич…
— Дмитрий Григорьевич, товарищ Сталин интересуется вашим здоровьем и спрашивает, сможете ли вы прибыть сегодня для доклада?
Я промокнул рукавом халата выступивший на голове пот, и твердо проговорил:
— Александр Николаевич, передайте товарищу Сталину, что я здоров. Здоров и готов немедленно прибыть к нему для доклада.
— Хорошо. Ожидайте, через час за Вами прибудет машина. До свидания Дмитрий Григорьевич.
— До свидания Александр Николаевич.
В трубке раздались короткие гудки. Я положил трубку и рассеянным взглядом окинул кабинет. Взор задержался на массивных напольных часах. На циферблате отчетливо было видно время. 22.05 по Москве. Двадцать два часа пять минут шестнадцатого марта одна тысяча девятьсот сорокового года.
Отсчет почти завершен.
Глава четвертая
Как можно передать словами мысли человека идущего на встречу с историей? Нет, не с мертвой. Не с той, что пылится на полках библиотек, не с той, что томится в запасниках музеев и картинных галерей, и не с той, что сияет отполированной дождем бронзой и гранитом надгробий и монументов. А с живой. С той, запах которой можно вдохнуть. С той, тепло которой можно ощутить кожей рук. С той, ослепительную яркость которой можно увидеть глазами. И с той, чью мощь и неумолимость можно испытать на собственной судьбе. Наверное, никак. Человеческий язык слишком беден для этого.
