Республика - победительница (ЛП) - Щерек Земовит (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
Враждебность между украинцами и поляками и их государством (ибо сложно было говорить про общее государство) нарастала. Украинцы были сильны, организованы, национально осознаны и многочисленны. Конфликт назревал, и, раньше или позднее, конфронтация должна была случиться.
Еврейское меньшинство во Второй Республике тоже рассматривалось как проблема, причем, не только эндеками [30], но и национально-ориентированной частью пилсудчиков. А еще, как мы бы назвали их сейчас, мэйнстримовыми средствами массовой информации. "Иллюстрированный Ежедневный Курьер" чуть ли не каждый день весьма серьезно размышлял над тем, а куда бы еврем могли эмигрировать. Публицист с псевдонимом Вацлав Склавус (Веслав Гонсёровский) постулировал на страницах "ИЕК" от 2 апреля 1938 года их выезд "во Французскую Африку или США". "ИЕК" с надеждой докладывал о, якобы, итальянских планах создания "еврейского государства в Абиссинии" (сами итальянцы данные сообщения опротестовали) или же возможности для евреев колонизации на Мадагаскаре. Впрочем, евреи и сами принимали участие в данной дискуссии. "Наш Пшеглёнд" (Наш Обзор – пол.), наиболее влиятельный еврейский журнал в Польше, комментировал, что "Алжир, Тунис и Маорокко" исключены в качестве направления эмиграции по причине угрозы преследований со стороны арабов и берберов. "Только лишь Палестина реальна, хотя и здесь имеются серьезные трудности", утверждал автор, подписавшийся "Перро". Даже "Газэта Польска", полуофициальный орган санации [31], 1 января 1938 года в новогоднем резюме польской зарубежной политики сообщала, что Республика "заинтересована еврейской эмиграцией в Палестину".
Антисемитизм в межвоенной Польше был весьма силен. Его вербальные проявления до какой-то степени могли напоминать нынешнюю ситуацию: убитого первого президента, Габриэля Нарутовича, забрасывали подобными эпитетами ("еврейский служка" et cetera) как и нынешние, недостаточно "польские" политики. С тем только, что межвоенный антисемитизм нисколько не ограничивался крайне правыми. Он всегда присутствовал в самом центре публичных споров.
Культурная жизнь еврейского сообщества была богатой и динамичной: книжный рынок развивался, издавалось много периодических наименований. Часть этого сообщества – например, Юлиан Тувим или Болеслав Лешмян – включалась в поток польской литературной жизни. Александр Форд, Юзеф Лейтес режиссировали польские фильмы. Но некоторые писатели, например, Исаак Башевиц Зингер, творили исключительно на идиш, не проявляя особого интереса к интеграции с польским обществом. Зингеровские картины межвоенной Варшавы вызывают впечатление, будто бы автор рассказывает о несколько ином городе, чем тот, который описывали поляки: вроде бы его героям он превосходно известен, тем не менее, во многих аспектах он чужой, интегрированный вокруг иных учреждений, живщий иными событиями, этот мир как бы параллелен имеющемуся.
После смерти Юзефа Пилсудского, который противился этническим преследованиям, антисемитизм – в том числе и на государственном уровне – усилился. В университетах для евреев ввели numerus clausus (ограничение количества – лат.). Существовало так называемое "гетто лавковэ" [32]. Евреев обвиняли в захвате целых секторов экономики или монополизации профессий. Кроме того, евреи не могли быть членами Лагеря Национального Объединения, группы политической поддержки властных структур.
ВТОРАЯ РЕСПУБЛИКА – НЕЧТО СРЕДНЕЕ МЕЖДУ РОССИЕЙ
ПУТИНА И УКРАИНОЙ ЯНУКОВИЧА
Говоря о Второй Республике, чаще всего мы утверждаем, что, возможно, это было государство, не до конца соответствующее современным стандартам демократии, но – тем не менее – не грубая диктатура. Что ж. В межвоенный период точки отсчета были другими, но если бы сегодня мы имели дело с тогдашними органами власти, у нас о них сложилось бы самое худшее впечатление. Если бы в настоящее время какая-либо партия применяла в отношении к оппозиции те методы, которые санация использовала в отношении своих политических противников, Польшу все признали бы до грубости репрессивной диктатурой и государством, с которым никто не ведет переговоров. А польские диссиденты получали бы за границей право политического убежища.
Но – времена тогда были другими.
Предвоенная Польша была государством, в котором санация – окопавшаяся на властных позициях до верхушек конфедераток [33], и которую просто невозможно было стронуть с места демократическими методами – правила совершенно авторитарным образом. Правительственный лагерь мог быть грубым, хотя на жизнь людей, не вмешивающихся в политику и слишком громко его критикующих, скорее, и не влиял. Вспоминали слова Пилсудского о том, что "поляками управлять террором не удастся".
Во многих отношениях политическая реальность в межвоенной Польше напоминала нечто среднее между тем, с чем мы имеем дело в России Путина и Украине Януковича, с той лишь разницей, что вместо восточноевропейского самодержца власть в Республике удерживал оставшийся после Пилсудского санационный лагерь. В течение всего межвоенного периода действовал, естественно, Сейм, только он практически полностью был захвачен проправительственными силами: в 1938 году санационный Лагерь Национального Объединения (Obóz Zjednoczenia Narodowego – OZN, популярно именуемый Озоном) был единственным политическим соединением в парламенте. Его представлял 161 депутат из 208. Все остальные были беспартийными.
Помимо того – в результате положений апрельской Конституции [34], вводящей президентское авторитарное правление – парламент в Польше был сильно маргинализирован. Наиболее досаждающих власти оппозиционеров (и даже обыкновенных критиков) ссылали в концлагерь в Березе Картузской.
Этот лагерь, официально именуемый "местом обособления", был открыт после убийства министра внутренних дел Бронислава Перацкого украинскими боевиками. Только в Березу сажали не только украинцев; там могли очутиться все, которые, по мнению властей, "угрожали общественной безопасности". Например, на две недели там очутился знаменитый публицист Станислав Цат-Мацкевич – сидеть от отправился за критику внешней политики Юзефа Бека [35].
Обособление в Березе долго не продолжалось – от нескольких до более десятка месяцев – вот только никто из посаженных понятия не имел, сколько еще времени придется там пробыть. Это был кошмарный период, который должен был "мятежника против порядков" унизить, размягчить и сломать. Что касается Мацкевича, можно сказать, что применяемые там процедуры подействовали, по крайней мере – на какое-то время: публицист отвязался от Бека и – вообще – язык попридержал. Условия жизни в Березе были чудовищными и гротескными одновременно. Точно так же, как и в советских лагерях, большую роль там играли уголовники. Заключенных унижали (к примеру, было принято обращаться к заключенному: "эй ты, сволочь") и избивали, в том числе, били и в интимные места, но наибольшим неудобством была бессмысленная, убийственная "гимнастика", которой заключенных заставляли заниматься целый день. На завтрак и ужин всех сидящих в лагере поили слабеньким кофе или журом [36], а обед представлял собой суповидную баланду с картошкой, причем – как писал Цат в Истории Польши от 11 ноября 1918 года по 17 сентября 1939 года – физиологические потребности удовлетворять запрещалось.
