Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Ты совсем сошла с ума. Как может Констанс быть кейджибером, если она – настоящая сестра Сайруса. Что, и Сайрус тоже? Бред…
Уже ничто не казалось полным бредом.
Калитка, понятно, заперта – но забор с этой стороны невысок…
Дом странным образом усох и сжался. Она его помнила не таким, нет, не таким… Но – помнила. Дверь на кухню. Наверняка заперта изнутри на засов и висячий замок. Все-таки попробовать…
Дверь открылась.
Открылась беззвучно, масляно, легко. Кто-то недавно смазал петли.
В тамбуре стоял сильный запах горелого. Из-за второй двери, не до конца закрытой, выбивался желтый свет.
Надо было тихо уйти и вернуться завтра – с полицией. Но она почему-то шагнула вперед и приоткрыла вторую дверь.
Шорох сзади – и чьи-то сильные руки оттащили ее от двери, зажимая рот, плюща нос… За дверью она успела увидеть: стол, тусклая лампа на столе, женщина с черным лицом и черными курчавыми волосами сидит, облокотившись и уткнув подбородок в сплетенные пальцы, и пристально смотрит на огонь…
В ночь на первое июня «Единорог» стал на плавучие якоря милях в тридцати к западу от южной оконечности острова Оук. Следовало переждать до света: слишком прихотливы здешние ветра и воды и слишком устарели лоции…
С утра при нормальном ветре до Порт-Элизабета хода будет часов семь.
Меньше всего ему нравилось, когда его раздевали догола, надевали на голову корону, давали в руку толстую палку с утолщением на конце – и потом, завывая, ходили вокруг него. Зато нравилось другое: когда зажигали на столе две свечи, ставили зеркала – и требовалось взглядом проникать на другую сторону зеркала. И тогда можно было подобраться к какому-нибудь предмету – сначала это была бронзовая пепельница – как бы с обратной стороны, с изнанки – и что-то сделать с ним. Пепельница вывернулась, став необыкновенным то ли цветком, то ли морским ежом. Потом ему давали книги, и он узнавал все, что написано там, не прикасаясь к ним и не открывая – и даже не читая; просто узнавал, и все, но не словами: слова приходилось подставлять самому, и слов совсем не хватало. А потом настала очередь хрустальных шаров…
– Тихо! – шепнул человек. – Вы погубите нас обоих…
Светлана заставила себя чуть обмякнуть. Кивнула головой, давая понять, что поняла. Ладонь перестала вдавливаться в губы, дала доступ воздуху, но не ушла совсем.
– Выходим наружу… осторожно… – шепот на самой границе слышимости, жаркое дыхание в ухо. Они вышли, пятясь, чудом не зацепившись за что-то в чудовищно загроможденном тамбуре. Открылась и закрылась наружная дверь. Здесь человек почти отпустил Светлану – ее рука оставалась мертво зажатой в его – и повлек за собой, за угол, в темноту…
Шесть ступенек вниз, такая же нереально беззвучная дверь, закрывается сзади, короткий тихий стук: крюк ложится в петлю. Человек отпускает, наконец, ее руку – чувствуется, что это нелегко ему, рука не совсем послушна, рука доверяет Светлане меньше, чем хозяин руки… но надо доставать спички, и она с неохотой разжимается.
Огонек, прикрытый ладонью, откуда-то выступает вершина свечи с черным загнутым хвостиком фитиля, огонек касается его, неуверенно меркнет, потом – с облегчением перекидывается и на фитиль. Секунду они неразрывны, и вдруг – короткий зигзаг в темноте, и свеча замирает, оставшись одна…
– Я почему-то сразу подумал, что это вы, – говорит человек. Свет ложится на его лицо, но Светлана еще раньше догадалась – по голосу? по шепоту? – кто перед нею…
– Дэнни… какой ты…
– У вас кровь, – он даже удивлен.
– Конечно. Ты же разбил мне нос…
– Сейчас… садитесь, закиньте голову… вот сюда, так…
– Лучше намочи платок и дай мне.
– Да-да, я сейчас…
И тут кто-то снаружи мягко трогает дверь. Стучит негромко, кончиками пальцев. Потом – чуть громче, чуть настойчивее.
– Сюда, – одними губами шепчет Дэнни и показывает под кровать.
И Светлана в один миг оказывается под кроватью, упираясь плечом в тяжелый чемодан. Ложится на спину. Голова чуть вбок, ноги поджаты. Во рту солоно от крови…
– Сейчас, – недовольно говорит Дэнни, садится на кровать и встает – чтобы заскрипела сетка. Его шаги. Тянет ветром от двери.
– Ты что, уже спишь? – голос вошедшего странный, вибрирующий: будто бы он говорит в гитару. – Не рано ли?
– Просто лег. Голова болит.
– Чему там болеть, это же кость?
Оба негромко смеются.
– Я там сидел, сидел, а потом – дай, думаю, к Дэнни загляну, – продолжал вошедший. – Не прогонишь же старика?
– Не прогоню, конечно, но и веселить не буду. Самому не весело. Проходи, посиди. И – извини – если мне хуже станет, я тебя выгоню. Мне с четырех заступать, надо быть в форме.
– Я недолго. Просто – знаешь – силы кончились. Что-то мы не то делаем.
– Не мне судить.
– А кому еще? Ты все же давно здесь.
– И толку? Я ведь простой непосвященный наблюдатель.
Пришедший помолчал. Потом сказал с неожиданной злостью:
– Надоело все. Поговорить не с кем. Как собаки. Вот и ты тоже… Пойду я. Ты, наверное, бабу привел. Под койкой прячешь. А я, может…
– Что?
– Не знаю… Гадость на душе.
– Напейся.
– А я, думаешь, что делаю? Я – пью. Только не помогает…
– Мальчишка тебя достал?
– Мальчишка… Он, знаешь ли, такой же мальчишка, как мы с тобой – песочные человечки. Мне его видеть – и то жутко. Вокруг него даже воздух гудит. Дьявольское отродье… А уж слушать, как он вещает… не для моих ушей. Вот ты – сбегаешь ведь…
– А я вовсе не рвусь узнать свое неизбежное будущее.
– У тебя здоровый подход… Может, найдешь что-нибудь выпить?
– Точно знаю: ничего нет.
– Жаль… Ладно, пойду. Привет твоей бабе.
– Да вон она, под койкой. Сам ей скажи.
– Баба, привет. И знай: Джин Кросс куда лучше этого красавчика. Но у меня уже назначено свидание.
– У тебя свидание с правой рукой.
– С левой. Которая не знает, что делает правая. А правая наливает.
– Ладно, Джинни, расслабься. Скоро все кончится.
– Я представляю… Ладно, если так, то я пойду. Жалко, что ты негостеприимен.
– Что делать… Завтра – с наслаждением. Сегодня – увы.
Вновь холод по полу, звук закрываемой двери, стук крюка о петлю. Светлана попыталась пошевелиться – и не смогла. Все тело окаменело. Ноги – стонали.
Дэнни опустился рядом с кроватью на колени, заглянул, держа свечу низко.
– Леди, вам помочь?
– Я… сейчас…
Но помочь все равно пришлось.
Потом был минутный провал, который Светлана не сумела восстановить в памяти. Что-то вроде обморока без падения. Вдруг оказалось, что она сидит за столиком, крошечным одноногим столиком, обнимает стакан с чем-то крепким, а Дэнни прохаживается перед нею, бесшумный, как тигр, и тихо, но непрерывно говорит.
…им всем тут приходится солоно, взять Джинни, парень железный, а вот расплылся киселем, и многие так же, и я сам, я же понимаю, да, мальчик здесь, на третьем этаже, но вряд ли удастся его забрать, эти дикие с гор стерегут его цепко, а сами они такие, что сначала стреляют, а потом интересуются, который час, Дэнни, как ты мог в такое ввязаться, без слез плакала Светлана, как ты мог – похитить ребенка? – мне приказали, тупо твердил Дэнни, мне тупо приказали, и я тупо исполнил, все равно бы его похитили, не я – значит, другой, и могло оказаться хуже, что может быть хуже, что? – его могли покалечить, могли… нет, убить все равно не могли… Дэнни, ты же хороший, зачем тебе это все?
– Это моя служба, леди.
– Служба?!
– Да. Я приносил присягу…
– Рассказывай. Рассказывай все.
– Все? Ну, если все – то с самого начала. Началось это…
Началось это во Вьетнаме, в семьдесят втором. Разведывательно-диверсионную группу, в которой служил Дэнни, вывел из плотного окружения колдун племени Мо – причем вывел через такие места, каких во Вьетнаме быть не могло: через иссушенную каменистую пустыню. После такого чудесного спасения всех семерых выбравшихся специальным рейсом вывезли в Суматру, где поселили на базе ВВС – с комфортом, но под охраной. Через неделю с ними стал беседовать какой-то странный, невоенного вида майор по фамилии Хунгертобель. Еще через неделю Дэнни начал понимать, что их вербуют на некую новую службу, чрезвычайно секретную и каким-то образом сцепленную с их походом по несуществующей пустыне. При этом, с одной стороны, у них вроде бы не предлагали никакого выбора, поскольку они вляпались в самый центр государственной тайны, а с другой – желание их поступить на службу должно было быть абсолютно добровольным и при этом исключительно сильным. Еще через два месяца все семеро чувствовали совершенно неодолимую тягу к новой деятельности – хотя почти не представляли себе ее характер…
