Самозванцы. Дилогия (СИ) - Шидловский Дмитрий (онлайн книга без .TXT) 📗
– С момента образования социалистического государства?
– Нет, с момента перехода в фазу экономического соревнования.
«Интересно, – подумал Крапивин. – Если началом экономического соревнования считать сорок пятый год, то получается семьдесят пятый. Плюс десять лет агонии – это по восемьдесят пятый. Начало перестройки!»
– А как вы считаете, кто победит? – спросил он.
– Капитализм – это эксплуатация человека человеком. Безусловно, трудящиеся массы, которые будут видеть, что их бессовестно обворовывают, восстанут против эксплуататоров. И это произойдет тем быстрее, если они будут видеть, что в социалистическом обществе обеспечены повсеместное равенство и справедливое распределение благ.
– А если социализм начнет соревнование в худших условиях? Скажем, экономика окажется разрушена в ходе войны с буржуазными государствами, а капиталистический мир будет поддерживать Америка, которая не пострадает.
– Это не имеет значения, – усмехнулся Ленин. – Социальная система, которая обладает наивысшей эффективностью, вполне в состоянии преодолеть подобное отставание в короткие сроки.
– А если при социализме справедливое распределение благ не будет обеспечено? Если в социалистическом обществе возникнет номенклатура руководителей, которая будет пользоваться благами, недоступными другим? Если государственная экономика окажется неэффективной? Если уровень жизни станет ниже, чем в буржуазных странах?
– Тогда это будет не социализм, а дерьмо, – резко бросил Ленин. – Социализм тем и отличается от капитализма, что обеспечивает наивысшую социальную справедливость при максимальной эффективности общественного производства. То, о чем вы говорите, – это не социализм, а рабовладельческий строй какой‑то. Конечно, он проиграет экономическое состязание с капитализмом. И давайте прекратим этот никчемный разговор. Этих «если бы» да «кабы» очень много придумать можно. Я же надеюсь, что уже к тысяча девятьсот двадцать пятому году социалистическая революция осуществится во всемирном масштабе, и мы с вами будем обсуждать совсем другие вопросы.
– Надеюсь, Владимир Ильич, – мягко улыбнулся Крапивин. – Вы уже доели, я смотрю. Так давайте уходить отсюда. Небезопасно здесь. Я угрозу нутром чую, поверьте.
– Вечно эти ваши страхи, Вадим, – недовольно фыркнул Ленин, вставая из‑за стола. – Прямо как бабка деревенская: чувствую да мнится. Большевик должен рационально мыслить.
– Если бы не мои предчувствия, Владимир Ильич, я бы тут перед вами живой не стоял, – заметил Крапивин.
– Ладно, не обижайтесь, – примирительно проговорил Ленин. – Идемте, раз чувствуете.
Вместе они спустились по лестнице и вышли на улицу.
– Вы идите направо, я – налево, – неожиданно остановился Крапивин. – Встретимся на вокзале через час. Или в Гельсингфорсе[33] на явке.
– Это почему еще? – удивился Ленин.
– Я так чувствую. Интуиция.
– Ну, смотрите, – недовольно фыркнул Ленин.
Он повернулся и пошел прочь. Крапивин проводил его взглядом и быстро зашагал по улице. Вскоре он свернул в ближайший переулок… и наткнулся прямо на военный патруль.
– Гражданин, предъявите документы, – преградил ему дорогу прапорщик.
Крапивин протянул ему свой паспорт.
– Так, Васильев Ефим Алексеевич, – прочитал прапорщик и повернулся к одному из солдат: – А что, Пахом, похож ведь на того, про которого говорили.
– Так точно, гражданин прапорщик, – ухмыльнулся стоявший за его спиной солдат средних лет и взял винтовку наизготовку. – Рост – шесть с половиною футов, волос светлый. Да и держится, как полковник армейский. Все сходится. А где второй…
Крапивин не дал ему договорить. Перехватив винтовку за ствол, он ударом ноги опрокинул солдата, прикладом уложил второго и с ходу всадил штык в потянувшегося за револьвером прапорщика.
«Ну, Серега, – думал он, убегая по улице, – вычислил все же. Ничего. Не тебе со мной тягаться. Мы еще поквитаемся. Главное, чтобы Ленина не поймали».
ГЛАВА 19Пилсудский
Пилсудский поправил на себе мундир и повернулся перед зеркалом.
– Вам идет военная форма, – заметил Янек.
– Военная форма идет любому шляхтичу, – самодовольно улыбнулся Пилсудский. – Главное, чтобы это был польский мундир.
– И все‑таки я не понимаю, отчего вы решились воевать за Австрию,[34] – проговорил Янек. – Все же это одно из государств, разделивших нашу Польшу.
– Они согласны на существование польского государства в составе Австро‑Венгерской империи. Они создали польский легион. А вот немцы такую возможность отметают начисто.
– Но русские тоже обещали автономию Польше после победы в войне.
– Обычный прием, чтобы заставить поляков умирать за интересы России, – фыркнул Пилсудский.
– Но сейчас в России большие перемены. Царь свергнут. У власти демократическое правительство.
– Что может изменить русских? – резко повернулся к Янеку Пилсудский. – Они всегда желали зла Польше. Они всегда желали подавлять ее. Царь там или республика, русские навсегда останутся рабами и будут пытаться превращать в рабов покоренные ими народы. У них это в крови. Они просто не представляют себе иную жизнь, кроме как под сапогом у хозяина. И, конечно, именно так они считают нужным управлять всеми народами, входящими в их империю.
– Но восточные народы в Российской империи управляются не насильно.
– Потому что они еще большие рабы, чем русские. Цари просто запугивали или подкупали восточных ханов и баев, а уже те управляли своими народами. А вот мы, поляки, – вольный народ. Нам с русскими под одной крышей не жить.
– А немцы? Такие уж они либералы?
– Немцы – то же самое. Вольность им не свойственна. У них, правда, другой характер. Они вояки. Они любят строй. Их несвобода – это не преклонение раба перед хозяином, а подчинение солдата фельдфебелю. Но они, как никто другой, считают себя нацией господ, призванной повелевать остальными народами. Так что с Германией Польше тоже не по пути. Вот Австро‑Венгрия – другое дело. Это империя, которая нахватала столько, что уже не в состоянии обеспечивать приоритет только одной нации. Она неизбежно будет вынуждена давать все больше и больше прав входящим в нее народам. Кроме того, австрийцы – католики. В отличие от лютеран немцев и православных русских.
– По‑моему, все они одинаковы – оккупанты.
– Вы молоды, подпоручик, и я понимаю ваш пыл. Сам был таким когда‑то. Конечно, хотелось бы разом ударить по всем врагам Польши. Но мы знаем, чем это заканчивается. Даже несгибаемый польский дух не в состоянии одержать победу, когда на страну с трех сторон наседают мощнейшие державы. Надо уметь играть на противоречиях противников.
– Однако австрийская армия не очень хорошо показала себя в этой войне, – заметил Янек. – Можно ли на нее полагаться? Если бы не Германия, русские уже два года назад могли бы войти в Вену.
– Тем лучше, – надменно вскинул голову Пилсудский. – Тем больше Вена будет зависеть от Войска польского. Тем больше наших требований о независимости Польши они выполнят.
– Они‑то выполнят. Только немцы все это одним ударом разрушить смогут. Все‑таки нам надо опасаться германского Генштаба.
– Вряд ли. Они сейчас союзники австрийцев.
– Сейчас не четырнадцатый год. Уже всем ясно, что Германия ведет войну практически в одиночку. Австрияки – так, пушечное мясо. Без немцев они не выстоят и месяца. Вене куда больше нужен Берлин, чем Берлину Вена, и если немцы захотят уничтожить Войско польское, то австрийцы только утрутся. Немцы давно точат на вас зуб.
– Глупо уничтожать солдат, которые сражаются на твоей стороне. Тем более когда твои собственные позиции незавидны.
– Но можно просто устранить главнокомандующего.
– Без меня наши солдаты вряд ли будут сражаться как прежде.
– Возможно, для немцев это не так страшно, как возрождение независимой Польши. Вы же сами говорили, что они вояки. На нашу помощь они не очень рассчитывают…
– Послушай, Янек, – раздраженно прервал юношу Пилсудский, – я не собираюсь праздновать труса из‑за того, что немцам может не понравиться существование Войска польского.
