Явление хозяев - Резанова Наталья Владимировна (книги без регистрации txt) 📗
Когда он умолк, Петина неожиданно обратилась к Салвидиену.
– В своей речи, мой Сальвидиен, ты упомянул о секте поклонников Гоэля. Ты сделал это с какой-то особой целью?
Очевидно, военные теории навевали на нее скуку, и она захотела сменить тему.
– Сам не знаю, госпожа моя. Наверное, я вспомнил о них, потому что их секту принято называть «рабской», а хуже ничего измыслить невозможно. Хотя мне неизвестно, доползла ли это зараза до Ареты.
– Доползла, – согласно кивнул Миммерм. – И даже не только рабы посещают их собрания, но и свободнорожденные, имперские граждане в том числе. Признаюсь, природа этого верования одно время занимала меня, и я добросовестно изучил его. Представьте – эта якобы новая религия оказалась всего лишь перелицовкой нептарских суеверий.
– А что хорошего могут выдумать нептары, эти изгои во человечестве, самое злобное племя во всей вселенной! – буркнул Феникс, разбрызгивая вино.
Стратоник брезгливо поморщился.
– Я слышал, они поклоняются какому-то могущественному колдуну, – сказал Апиола. – Ведь и само имя его – всего лишь искажение апийского «гоэт» – колдун, маг…
– Нет, это термин нептарского происхождения. Они все верят в приход Гоэля… я забыл точное значение слова. Не то защитник, не то мститель. А сектанты от себя добавили только, что Гоэль уже приходил, а его и не узнали.
– Какой-то фарс с переодеваниями, – съязвил Феникс. – До такого только рабы и могут додуматься… хотя, кто их знает?
– Проще спросить у самих рабов, – сказала Петина. – Гедда, что ты думаешь на сей счет?
Сальвидиен не заметил, когда она вошла, но сейчас, подняв глаза, обнаружил, что Гедда, переодевшись в чистое, стоит за креслом госпожи.
– Я слышала о новой вере, – четко проговорила она. – Меня она не привлекает. Слишком аппелирует к чувствам, оставляя без внимания разум. Кроме того, в проповедях и посланиях ее адептов слишком много фактических ошибок. Хуже того, сдается мне, они и сами прекрасно сознают наличие этих ошибок, но это их нисколько не волнует. Главное для них – как можно сильнее потрясти сердца верующих, а логика здесь только мешает.
Сальвидиену стало несколько не по себе. Услышанное им никак не походило на речь «ученого попугая». Даже если предположить, что она затвердила наизусть сочинение какого-то религиозного полемиста (каковых Сальвидиен не читал). Однако, ни на кого из присутствующих слова Гедды не произвели впечатления. Памятуя о сплетнях Феникса, Сальвидиен покосился на Вириата, но тот, похоже, вовсе не прислушивался к сказанному, возможно продолжая беседу со Стратоником.
– Как видишь, друг Сальвидиен, – заключила Петина, – хоть эту веру и называют рабской, но он прельщает отнюдь не всех рабов… и даже рабынь.
Мимнерм пустился в рассуждения, что в людских представлениях силы привычки порой превозмогает логику, и образование вместе с сословной принадлежностью здесь не при чем.
– Называем же мы Нептару, на столичный манер, Восточной провинцией, хотя по отношению к Арете это запад.
– Кстати, о гоэлях и гоэтах, – вмешался Апиола. – Я слышал, что в наши края направляется знаменитый Партенопей…
– Шарлатан, – припечатал Феникс.
– Возможно, – произнес Стратоник. Голос его был мягок, но преисполнен уверенности. – Но я слышал также, что в поездке по востоку и югу Империи его принимали проконсулы и наместники, что в храмах и портиках он проповедовал о высоких истинах, и в Новемпопуланах ему воздали божеские почести. Не исключено, что он обладает настоящим пророческим даром. К тому же, он отказывается от платы за свои предсказания.
– Цену набивает, – изрек поэт.
– Так или иначе, – продолжал Апиола, – через своих учеников Партенопей сообщил, что собирается в театре Хордоса публично рассуждать о разных материях, и буде на то воля богов, даст собравшимся некоторые предсказания.
– А огонь глотать и клинками жонглировать он не собирался? – не унимался Феникс.
– Будь милостив к нему, любимец Муз! Фокусник ли Партенопей или в самом деле маг и чародей, он в любом случае может доставить нам изрядное развлечение.
– Пожалуй, – согласилась Петина. – Вероятно, я взгляну на этого мага, а может, и приглашу его – если он не из тех надутых и нечесаных любомудров, что презирают женщин. Как смотришь на это, друг Сальвидиен?
– Разумеется, прежде, чем приглашать мага, надобно узнать, что он собой представляет, и я с радостью сделаю это. Но прежде нужно покончить с судебным делом.
– Ты безусловно прав, мой Сальвидиен. И в том, что напомнил о том, что не принадлежишь, подобно нам, к праздным ленивцам.
Когда Сальвидиен попрощался и направился домой, у ворот виллы, где дремал дряхлый Фрасилл, его догнал Феникс.
– Постой – совсем забыл тебе сказать. Ты ведь заходил к Ламприску-кожевеннику и не застал его? Так он вчера вернулся!
У Сальвидиена возникло большое желание попросить Лоллию Петину если не спустить на поэта собак – это было бы слишком жестоко – но хотя бы высечь.
К заседанию, где должен был состояться опрос свидетелей, Опилл тоже запасся кое-какими документами. Он зачитал показания некоего Мария Апиката, гражданина Ареты, находящегося в родстве с одной из старых и почтенных семей города, о том, что будучи проездом в предгорьях, он ввиду непогоды должен был остановиться в имении Гортины, которое накануне покинула его владелица, и зайдя в одну из пристроек виллы, самолично наблюдал несомненные следы волхования, а именно – неубранную груду птичьих перьев на полу, а также угли от кострища, а на стенах – неясного значения, но ужасающего вида знаки, нанесенные кровью. В чем он, Марий Апикат, сын благородных и незапятнанных родителей, готов принести клятвенную присягу.
Это свидетельство могло быть довольно опасным, и сулило бы Лоллии Петине крупные неприятности, если бы Сальвидиен, собирая все возможные сведения, не прослышал кое-что и об Апикате. Он не растерялся, мысленно выстроив линию защиты, даже и без предварительной подготовки.
Следующим свидетелем обвинения был Хармид, аттестованный ученейшим каллиграфом и переписчиком – чем-то он напомнил Сальвидиену Мимнерма, но если ритор был красив собою, статен и со вкусом одет, то каллиграф представлялся злосчастной пародией на тот же тип светского мудреца и златоуста. Борода его и волосы были излишне тщательно завиты, одежда, хотя и новая, сидела на нем самым жалким образом, будто он к ней не привык, а голос у него был излишне резок и визглив. Этим голосом он сообщил, что его домоправительница Гермина, женщина почтенная, хозяйственная и вообще исполненная всяческих достоинств, неоднократно говорила ему, что слышала от рабов Лоллии Петины, занимающихся закупками в городе, так и от торговцев, посещающих ее дом, что-де, названная Петина пускает к себе в спальню различных молодцев, с которыми проводит время без всякого стыда. А в имении Гортины она устраивает доподлинные оргии, транжиря при том имущество, оставленное ей покойным мужем. Завершил Хармид свою речь призывом очистить Гортины от всех богопротивностей, что там творятся, и, покуда имение полностью не разорено, передать его в руки Апрония Евтидима.
После краткого перерыва настал черед защиты.
– Милостивые судьи, – начал Сальвидиен, – относительно первых показаний, каковые здесь зачитали, я не собираюсь требовать перерыва заседания, чтобы выставить своих свидетелей. Да этого, как вы сами увидите, и не нужно. Более того, скажу я вам – вовсе я не сомневаюсь, что Марий Апикат – законный сын благородных родителей, что он гражданин прекрасной Ареты, и даже вполне допускаю, что он, гонимый непогодой, испросил приюта в Гортинах, и видел там, нечто подобное тому, о чем было рассказано. Но кто даст ответ – почему мы не зрим здесь этого многообещающего и законопослушного юношу? Почему он дает показания не лично, а через посредников? Может быть, он неожиданно был вызван по делам семьи в отдаленные края – в Миср, а то и в самую Столицу? Или тяжкая болезнь приковала его к одру и помешала явиться в суд? Я отвечу вам, милостивые и разумные судьи – Марий Апикат не покидал Ареты. Но болезнь его все же поразила – та самая болезнь, что заставляет его с самого утра таскаться по тем низким заведениям, где режутся в кости и забавляются петушиными и собачьими боями! Он наверное, и сейчас там находится, просаживая те деньги, что заплатил ему Евтидем, ибо помянутые благородные родители давно уже перестали выделять ему содержание, опасаясь, что он спустит все , что поколения его предков рачительно сберегали. Отчего же так, скажете вы – можно было и деньги взять и в суд явиться. На что я вам отвечу: не было у Мария Апиката иного выхода, кроме как изложить рассказ свой письменно, потому как письму вопросов не задают, а если задают, оно молчит. А иначе пришлось бы Апикату на многие вопросы ответить. Откуда, судьи, он знал, что перья, сваленные в пристрое, предназначались для волхования? Кто ему это разъяснил? Откуда ему вообще известно, какие приспособления для волхования потребны? Я вот ни в чем таком не сведущ, хотя и учился много лет, и мудрецов слушал со внманием. Да и вряд ли кто в этом зале – и судьи, и внимающие им граждане Ареты, в подобных материях разбираются, ибо тот, кто не связан со злым колдовством, в нем и не смыслит. Но это еще не все. Если Апиката пригласили в Гортины переждать непогоду, то почему он шатался по пристройкам? Разве это пристало сыну почтенных родителей – если у него нет дурного на уме? И – наконец – нам говорят, что это случилось некоторое время назад. Почему же Марий Апикат не сразу заявил о преступных следах в имении, пока их не уничтожили? Да потому что и заявлять было не о чем. В пристрое слуги резали, ощипывали и палили на огне домашнюю птицу – вот откуда пятна крови, пепел и перья. И не подумайте, будто Марий Апикат сам этого не понимал. Понимал отлично, поэтому и предпочел лучше выказать неуважение к суду, чем выглядеть в глазах уважаемого собрания полным дураком. Дураком он, конечно, и так предстал – когда прельстился на посулы Евтидема. Но кто же он такой, этот Апроний Евтидем, этот суровый поборник нравственности и гонитель нечестивцев, новый Порцелл Магн, коему впору носить шерстяную тунику на голое тело и железные перстни вместо золотых? Есть среди нас и такой человек, что может высокому суду поведать об этом. И человек сей не бродяга залетный, не раб, не отпущенник, цепи и ошейник ранее носивший, а ныне в золото облаченный, а уважаемый купец, один из тех, трудами которых благополучие Ареты умножается.
