Атомный пирог (СИ) - Конфитюр Марципана (читать бесплатно книги без сокращений TXT, FB2) 📗

— А, понятно! Недавно?

— Да вот позавчера, — и я добавила название своего родного города.

— Я была там. Ну, такой концерт. Не очень заводной был. А вот на прошлой неделе в Джойстауне… О! Вот там здорово было! Мы рванули за ним за кулисы, окружили со всех сторон, и мне почти удалось заполучить носок! Целый носок, представляешь? Симпатичный розовый носочек!

— Почти?

— Я схватила его, но потом какая-то чокнутая девица выхватила у меня его прямо из рук! Представляешь, как обидно?

— Представляю…

— Но сегодня я в первом ряду! — торжественно произнесла Фанни. — Уж хоть волосок из ноги, да добуду! Поможешь?

— Что помогу? Волосню из ноги рвать?

— Это минимум, — Фанни мечтательно улыбнулась. — Может, нам и больше повезёт! Если поможешь мне добыть его ботинки, обещаю: один из них будет твоим!

18. Я на концерте

… Как только Элвис вышел на сцену, я почувствовала — всё было не напрасно. И ночное бегство из дому, и долгие часы на остановке, и полный атомобус чернокожих, и лазанье по стенке — всё это стоило того, чтобы оказаться тут и увидеть Его.

Он был прекрасен, как горы, как море, как целое поле тюльпанов, как тысяча тонн земляники. Он был тем, на что можно смотреть без конца. Он светился!

С момента нашей последней «встречи» Элвис успел переодеться. Теперь на нём был серый костюм с чёрной рубашкой и бледно-розовый галстук. Этот галстук восхитительно елозил о висящую на шее певца гитару. Не знаю, почему, но соприкосновение этих двух предметов показалось мне намёком на что-то запретно-сладкое.

Впрочем, всё это было чуть позже. Начался концерт с того, что Элвис оглядел зал удивлённо-игривым взглядом, выплюнул под ноги жвачку, вытер нос, втянул сопли и сказал:

— Привет, друзья!

Клянусь, всё это было так прекрасно, что если бы на этом концерт закончился, я бы уже знала, что не зря предприняла эту поездку!

Но потом он ещё и запел!

— Моя главная запись, ребятки!

С этими словами Элвис провёл рукой по струнам гитары — небрежно, приглашающе, многозначительно. И эти струны как будто бы находились внутри меня.

— Та-а-ак… Так-так-так…

При первых звуках песни зал сначала как бы затаился, приготовившись вкушать Прекрасное, но уже через пару секунд из разных концов аудитории послышались стоны, всхлипы и взвизги, местами переходящие в крики и вопли. В те мгновения, когда зрители молчали, мне казалось, что я чувствую, как по залу течёт волшебство — густой липкий джем непристойного удовольствия. Уже на первой песне Элвис явно чувствовал, что вязнет в этом джеме, поэтому движения его ног напоминали движение лопастей погружного миксера с нашей кухни, застревающих в чрезмерно вязком тесте. Артист дёргал бёдрами, как бы стараясь высвободить ноги из толщи производимого им же восторга, но сам увязал только крепче.

Я такой одинокий,

Я такой одинокий,

Я такой одинокий,

Что наверно помру,

— простонал он призывно.

Я терпела до конца второго куплета. Но когда Элвис сделал шаг назад и на инструментальной части песни завихлялся так, что в глазах у меня потемнело, терпеть стало уже невозможно. В животе что-то словно перевернулось, упало и разлилось. Я тихонько (ну, надеюсь, что тихонько) застонала. Так как Фанни около меня уже орала во всё горло, оценить на слух, насколько прилично веду себя я, было сложно.

Следующая песня была тоже прекрасной, но по-другому. Она не располагала к резким движениям, так что, наверное, относилась к тем, какие взрослые назвали бы более-менее приличными.

Поцелууй, обнимиии,

Меня к сееердцу прижимии,

От востоооорга застаавь трепетаааать.

Влюбился,

Влюбился,

Влюбился,

Дааа, оопяяяять!

— выводил Элвис протяжно, с выражением лица до непристойности невинным.

Я старалась улавливать каждую ноту, каждый жест и каждый вздох его. От совершенства происходящего и невозможности описать это совершенство словами, хотелось заплакать, заныть, завизжать, захихикать — всё вместе. Я была на седьмом небе от счастья и в то же время страдала каждую секунду от осознания невозможности сохранить, повторить, зафиксировать каждый миг этого столь быстро уходящего великолепия.

Это было не то, как когда тебе нравится какой-нибудь парень из школьной бесйсбольной команды; и даже не то, когда замечаешь, что исполнитель какой-нибудь роли в кино — симпатичный. Я просто чувствовала — последние три года постоянно, как бы фоном, а сейчас, в его присутствии, особенно и остро, — что вот этот человек, он главный в мире. Он самый красивый, самый добрый, самый талантливый, самый умный… (а если и не умный, значит, ум — штука ненужная). Что он — тот, кому стоит служить, ради кого стоит жить, ради кого стоит умереть, который вообще единственный достоин определять и оценивать все твои действия. И еще — что он, если и человек, как другие, то как бы иного сорта, иной породы. Вот сейчас на сцене восемь человек: контрабасист, гитарист, барабанщик, четверо ребят бэк-вокалистов и Центр Мира. Я их всех уважаю, они мне известны по именам, я не сомневаюсь, что семеро первых — лучшие в своём деле. Но я вижу лишь восьмого. Среди них, как и среди любых людей, он — рубин среди гальки, орхидея среди одуванчиков, мраморный стейк среди бургеров… Для кого-то вроде моих родителей это может звучать глупо, но были ли когда-нибудь эти умники счастливы так, как вот я сейчас?.. Или как Фанни, которая рядом катается по полу?

…Примерно к середине концерта в парке уже стоял такой общий вопль восторга, что даже на первом ряду я могла расслышать далеко не все слова всех песен. Думаю, что обитатели рядов дальше десятого не слышали уже совершенно ничего, кроме производимого ими же крика. Впрочем, меня это не расстраивало. Ни шум со всех сторон, ни начавшаяся вокруг меня толкотня, ни те, кто покинул задние ряды, чтобы подобраться вплотную к сцене, ни полицейские, волокущие очередную искательницу поцелуев, ни чей-то лифчик, прилетевший от задних рядов мне на голову, — ничто не могло омрачить того счастья, которое испытывала я и, вероятно, все остальные в зале. Наш хозяин владел нами, мы были с ним единым целым и испытывали восторг от возможности ему принадлежать. Он носился по сцене туда-сюда, таская за собой микрофонную стойку, словно неандерталец, волокущий свою женщину за волосы в пещеру. Он вздыхал, заикался, стонал, ныл, икал — и с этими звуками в зал шли такие лучи любви, что к песне про собаку я оказалась наполнена ими до краёв и поняла, что обожаю уже всех людей на нашей планете (ну, кроме Сталина). В немудрёных словах песен открывались бездны смыслов. Каждое судорожное движение ног артиста отзывалось такими же сладкими судорогами внутри меня. Вареньевые волны, поглотив меня до шеи, иногда уже накрывали и с головой, и я вот-вот готовилась отдаться им совсем…

— Друзья! Друзья!!! Пожалуйста, друзья! — проговорил Элвис, пытаясь утихомирить аудиторию. В парке стало потише. — А вот еще одна песня… Она звучит так…

Он забавно задёргал плечами и начал:

Коль я тебя обидел,

Пожалуйста, прости!

Забудем о минувшем,

Пред нами все пути!

Не терзай!

Не надо, зай!

Не терзай!

Ну не надо, зай!

Мне других, других не надо!

Вылезай!

Ммм!

— Ммм! — застонала во весь голос я и сползла с кресла вниз, туда, где уже билась в судорогах Фанни.

Ну, всё. Это «ммм» стало для меня последней каплей. Море восторга вышло из берегов. Больше я себя не контролировала. И не только я: прямо перед моими глазами какая-то дамочка, соскочив с одного из соседних кресел, рванулась к сцене и уже почти успела взгромоздиться на неё, когда полицейские подбежали и ухватили не утерпевшую за все конечности. Элвис сделал шаг вперёд и, ухмыльнувшись, проследил глазами за утаскиваемой поклонницей…