Великий князь Русский (СИ) - "Д. Н. Замполит" (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Ну оно и не подкачало, ударило всеми лучами, сверкнуло сквозь граненый хрусталь на великокняжеском венце. Да не только прозрачный, но еще и зеленый, и синий — по нынешним временам такой вещи ни у кого нет (ну, кроме меня и Димы, конечно). Попускал зайчиков, полюбовался всеобщим обалдением — да, тщеславен в этом отношении, обожаю людей изумлять.
— Владей, Борис Александрович! По твоим заслугам и шапка!
Тверской князь едва ли не дрожащими руками принял вещь, цену которой он даже боялся определить. Зато я знал, что венец выглядит раз в десять дороже, чем стоит, на то и весь расчет был. Производство их уже пошло в серию, следующий достанется великому князю Рязанскому Ивану Федоровичу — первая доза бесплатно.
Тверское семейство погрузилось в возки и тронулось в сопровождении обоза и эскорта. Афера с княжескими венцами началась.
Глава 6
Князь я или не князь?
Никаких сов, которые не птицы, жизнь XV века не подразумевает: люди тут сплошь и поголовно жаворонки. Солнце встало — значит, все уже на ногах. И никакие биоритмы ничего с образом жизни сделать не могут: светлое время надо использовать по максимуму, чтобы в сумерках или ночной тьме зря не палить лучину и не жечь свечи.
В монастырях, даже если не служат всенощное бдение, порой вообще не ложатся, во всяком случае, от полунощницы до утрени не разоспишься, а пропустить утреню, главное богослужение суточного круга — грех и стыдоба.
Что в селе, что в городе первыми, еще до света, встают бабы и девки — натаскать воды и растопить печь можно и затемно. Потом кормят и доят скотину, выгоняют ее пастухам (город-то от деревни разве что стеной отличается), творят квашню, ставят хлеб, пекут, жарят и парят.
Соседи с перфоратором тоже поднимаются на заре: плотники да кузнецы начинают свой перестук, опережая петухов. У сапожников, огородников, резчиков или портных, конечно, потише, но они тоже на ногах — время дорого!
— Посторонись! — орет возчик и щелкает храпящую лошадь кнутом.
— Да чтоб тебя лихоманка взяла, окаянного! — грозит ему вслед лотошник с коробом, едва не спихнутый скрипучей телегой в канаву.
Оба торопятся — один в длинную вереницу таких же к стройкам, другой на Торг, обоим зазорно отстать от прочих. В опаздывающих тыкают пальцами и хохочут здоровенные мужики, но не умеряют скорый шаг, чтобы поспеть на вымолы. Там весь день предстоит таскать груз — мешки с зерном или солью, бочки с рыбой или хлебным вином, дорогие иноземные диковины или чудесные творения княжеских мастерских, на которые нынче спрос немалый.
Купцы отпирают лавки, кое-где отвешивая затрещины заспавшимся сторожам или припозднившимся приказчикам и настороженно оглядывают ряды: не последними ли сегодня открылись?
Встает весь город и князю тоже невместно проспать зорю, как бы ни хотелось понежиться еще, обнять теплую и ласковую княгиню, вошедшую в самый золотой женский возраст, подгрести ее под себя… Но Маша уже вывернулась и вскочила, дел у нее никак не меньше, чем у любого на Москве.
Откинул легкое одеяло верблюжьей шерсти, зарылся ступнями в густой ворс ширванского ковра, секунду малодушно подумал «А не послать ли всех нахрен и не залечь ли обратно спать до полудня?», но тут же представил, какой переполох поднимется — князь занедужил! — и встал уже окончательно.
В мыльной палате уже приготовили кувшин, бадейку, толченый с мятой мел и щетку жесткой свиной щетины. Княжий постельничий полил на руки, на шею, на спину, подал рушник. Мальчонка с поварни притащил горячую воду, в малой мисочке кисточкой тож из щетины взбил мыльную пену, пока постельничий правил стальную устюжскую бритву на ремне.
Полированное серебряное зеркало отразило солидного мужа в возрасте Христа — тридцать три года, самый расцвет, пора свершений. Помазал щеки и шею пеной, привычно снял щетину бритвой, вытерся тем же рушником — надо бы бороду подправить, клочна местами.
Все, теперь краткая молитва и к делам. Маша уже ставила слуг на работы, на Житном и Заднем дворах принимали далеко не первые обозы, на конюшнях чистили и проверяли коней — кипела жизнь от самых глубоких подвалов и ледников до самых высоких светелок и маковок терема!
Дела же мои, как всегда, вокруг да около Спас-Андроника, так что поседлали коней и вперед, привычным путем.
Торг раздвинулся от прежнего вдвое, до самого Ильинского монастыря. Вдоль нового Псковского рва, названного так в честь зодчих Кремля, оставили пустое место метров в пятьдесят, где никакого строительства, даже шалашей-времянок, не дозволялось. Дальше ряды лавок с широкими проходами и тремя большими проездами к Никольский, Ильинской и Великой улицам. Под лавками нарыли погребцов, и в паре мест ушлые сидельцы размахнулись так, что и собственные, и соседние лавки завалилась, за что виновные были драны прямо тут, на торгу, и присуждены к восстановлению всего порушенного. Но торговый человек всегда ищет лазеечку — кто лавку за счет прохода расширить, кто товар на том же проходе разложить, кто вообще вынести торговлю в ближайшие улицы… Потому бирючи-глашатаи во всеуслышание объявили, что коли конные или пеший наступит на товар вне лавки и тем его попортит, то урон весь падет только на владельца товара, а иски о возмещении приниматься не будут. Но все равно попадались рисковые, кто нарушал.
Сотни, а то и тысячи человек ныне на Торгу! Продавцы и покупатели из Твери, Можайска, Новгорода, Смоленска, Владимира, Нижнего, Витебска, Устюга… Тезики персидские и ширванские, немцы рижские да ливонские, казанцы и крымцы, изредка генуэзцы-сурожане или залетные поляки… Монахи, коробейники, мастера в поисках найма, коробейники, шиши, юродивые, мытари, доглядчики, нищие, скоморохи — всякого роду-племени и занятия люди.
Каждый вечер и еще раз с самого утра ряды выметали назначаемые в очередь приказчики, да только уже через пару часов снова все замусорено, снова несет капустным варевом, подгнившей кожей, снулой рыбой или еще каким поганым запахом.
Шильники новгородские, девки гулящие, ярыжки княжеские гомонили, орали, спорили до крика, но рук не распускали — велено каждому, кто полезет в драку на Торгу, здесь же и всыпать десяток горячих, а коли нож достанет, то повесить высоко да коротко, не разбираясь.
— Проедемся, — остановил я свиту, и завернул в один из проходов.
Впереди заполошно убирали разложенное на земле: два десятка всадников это вам даже не сто пеших, коню пофигу, куда копыто ставить, да и потверже оно, чем сапог.
Сидельцы и покупатели отходили к стенам, скидывали шапки, кланялись, самые бойкие кричали «По здорову ли, княже!»
Продавали многое — нужные каждодневно мелочи и дорогие ткани на праздничные наряды, что наденут раз десять в жизни, топоры и белое оружие, зерно и сушеные дыни. Бабы торговались за иголки, ленты, чапахи для льна и шерсти, перед нами разворачивали восточные ткани «в огурцах», шелка и сукна, краску и сладости. Целая лавка торговала вязаным — носками, душегреями, шапками с завязками, варежками. Я наклонился с седла, пощупал — вязано ровно, плотно, петелька к петельке, на каждой вещи свой узор выведен… Хэнд мэйд, ручная работа из экологически чистых материалов, в мое время хрен знает, сколько бы стоило, а тут — повседневность.
Десяток лавок торговал железным товаром, от гвоздя до хитрых замков, и железо явно качеством получше, чем в момент моего попадания. Посмотрел устюжский уклад — добрый, но дорогонек пока, отчего твердо и окончательно решил, что пора ставить заводец на Выксе. Муром наш, Городец-Мещерский наш, случись что — мастеров вывезти успеем.
Но очень меня радовало, что «экспортный» товар — мыло, стекло, сукно — находил все больше спроса внутри страны. Даже резной гладкий змеевик-камень продавался, радуя глаз малахитовыми узорами. И это означало, что все больше серебришка не уходит иноземцам за привезенное, а напротив, остается в стране, оживляет оборот, льется налогами в казну. Так-то на Руси много чего интересного делали, но почему-то никто это до товарного производства не развернул, вот и утекали монетка за монеткой от черных людей к купцам, от купцов наших к купцам пришлым. Хреновенькая схема — князья да бояре своего не упустят, а расплачиваться за все низам. А мне нужен капитализм, для чего необходим внутренний спрос, которого без массового благосостояния добиться трудно.
