Андреевское братство - Звягинцев Василий Дмитриевич (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
Выходило, что смутное брожение последней недели выкристаллизовалось в массовые выступления народа против правооппортунистического правительства. Очередное возмущение «обездоленных масс» вновь наметившимся «неравенством».
Однако частные магазины и трактиры еще не громили. По крайней мере там, где мы проезжали.
И, что меня начало удивлять еще три дня назад, – явная пассивность власти. Такое впечатление, что милиция, войска, ГПУ больше всего боятся спровоцировать беспорядки, а не озабоченны тем, чтобы пресечь их в корне.
Впрочем... Как я могу судить? Здесь другой мир, и у людей какая-то особенная психология. Не случайно же в моей реальности не было ничего подобного здешней гражданской войне. Моим соотечественникам и «братьям по реальности» просто не пришло бы в голову, что ради каких-то лозунгов можно ввергнуть собственную страну в многолетнее кровопролитие. Такие вещи случались, конечно, и в моем мире, но только в наиболее диких странах, чье население из всех завоеваний прогресса постигло только умение нажимать на спусковой крючок.
Кто и в кого стрелял на улицах, я тоже не успел выяснить за те полчаса, что мы ехали от Сокольников к центру. Очень может быть, что вся пальба была лишь шумовым оформлением, азартные любители свободы без берегов сопровождали стрельбой в воздух речи любимых ораторов.
Иначе не были бы так спокойны обыватели. Нет, наученные горьким опытом, люди, конечно, нервничают, стараются побыстрее миновать места особенно шумных сборищ, кое-где в первых этажах закрывают ставнями окна, но и не более.
В целом обстановка похожа на ту, что запечатлели кинохроники первых дней февральской революции в Петрограде.
И в то же время... Жизненный опыт мне подсказывал, что в любой момент может полыхнуть по-настоящему. Кое-что в подобное я видел полтораста лет спустя и запомнил психологическую ауру, свойственную очагам начинающихся мятежей, нечто похожее на предощущение землетрясения или цунами.
Сначала мы ехали по переулкам. Примыкающим к Сущевскому валу, и здесь все было спокойно. Иногда впереди появлялись вооруженные патрули, по всей видимости, от московского гарнизона, тогда я давил на кнопку редкого здесь электрического сигнала, и громкий музыкальный рев в сочетании с дипломатическим флажком открывал нам дорогу.
Но по мере приближения к центру города такие простые приемы уже не действовали. И вооруженных людей попадалось больше, и настроены они были гораздо недружелюбнее.
Одновременно я слушал происходящее в салоне разговоры. Удивительно, как ощущение изолированности и относительной защищенности развязывает людям языки.
– Куда мы все-таки едем? – спросила Людмила. Я впервые сегодня услышал ее нормальный голос. И говорила она сейчас не просто уверенно, но и с чувством некоторого превосходства, не знаю, правда, чем вызванного.
– Единственно, куда можно, – на Гнездовский, – ответил ей Кириллов.
– Да вы что с ЭТИМ? – даже голосом выделила последнее слово, и я понял, что имела она в виду именно меня. Нет, это не женщина, а какая-то «черная вдова». Неужели только вчера я лежал с ней в одной постели и даже в какой-то момент испытал к ней вполне человеческую симпатию? – Есть другие варианты?
– Предлагаю в Щукино. Там и в обстановке разберемся, и решим, что с ним делать...
Кириллов зашелся болезненным смехом пополам с кашлем. Мне показалось, что у него с легкими не все в порядке. Был, допустим, притушенный туберкулезный процесс, а шульгинская пуля его резко активизировала. Посмотреть бы, не кровью ли кашляет.
– Поздно, поздно, милая Ванда... – раз уж сразу не убили господина Риттенберга, теперь за него держаться надо. Вы хоть примерно догадываетесь, кого он здесь может представлять?
– А мне... – она выразилась чересчур для женщины грубо. Не эстетично. Такое впечатление, чтобы позлить. Только вот кого?
И что их вообще объединяет? Бывшая рижанка Людмила, она же пролетарская выдвиженка Бутусова, оказалась теперь какой-то Вандой. Станислав безусловно британец, Кириллов, пожалуй, на самом деле русский, но на рабочего «от станка» не похож. Однако и не аристократ из «бывших». На самом деле изменивший своему долгу, а может быть таким образом его исполняющий агент ГПУ?
– Вопросы вашей физиологии – ваше личное дело, дорогая, – вежливо ответил Кириллов, – и пока я остаюсь вашим командиром, я не позволю вмешивать личные эмоции в серьезное дело. Мне, кстати, гораздо проще избавиться от вас, чем потерять столь перспективную возможность...
Похоже начался интересный разговор, и мне стоит ориентироваться именно на Кириллова, кем бы он ни был. А я отчего-то думал, что Станислав тут самый главный.
– Ладно, под вашу ответственность я потерплю. Но кажется, вы делаете непростительную ошибку, – Людмила-Ванда чуть не прошипела последние слова.
Нет, в самом деле, за что она на меня так зла? За то, что уступила зову плоти?
Но как бы ни интересно было слушать голоса из динамика, внешняя обстановка требовала куда больше внимания. По мере приближения центру заслоны стали гуще. И постреливали теперь, как мне казалось, не только в воздух.
Где-то в глубине дворов-колодцев шестиэтажных доходных домов вдруг загремели часто-часто пистолеты, рванули воздух несколько ружейных залпов – и опять тишина.
Когда я вывернул с Новослободской на Садово-Триумфальную, путь мне преградила довольно частая цепь красногвардейцев с намерениями самыми серьезными.
Прорваться и здесь в принципе было можно, но далеко ли? Беглый огонь почти что полной роты сзади, а впереди может оказаться поваленный поперек дороги столб, или даже целая баррикада, что тогда?
Я выключил скорость и надавил на тугую педаль механического тормоза. К машине направился человек в обычной здесь кожаной куртке и зеленой суконной фуражке со звездочкой, перепоясанный ремнями и с револьвером в руке. Сзади его прикрывали двое солдат с винтовками без штыков.
Какую из противоборствующих сторон он представлял, я понятия не имел. Тем более что общение с местными жителями рождало во мне чувство неуверенности и даже тревоги, слишком трудно было каждый раз убеждать себя, что это не воскресшие из гроба покойники, умершие больше столетия назад, а живые люди, ничуть не мертвее меня.
