Попаданец в себя, 1960 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
Мой отец до революции имел завод, конечно несравнимый с современными заводами гигантами, но все-же это был завод.
А мой имел магазин, конечно не такой как современные ЦУМ или ГУМ, но все же магазин.
А мой держал бардак, конечно не такой какой мы наблюдаем сейчас.
Или вот:
В джунглях вынужденная посадка американского самолета. Выясняется, что летчики забыли захватить инструмент для ремонта неисправности. Через некоторое время появляются полуголые туземцы. Выясняется, что недавно рядом вынужденную посадку сделал русский самолет. Летчики починил его и улетели, а инструмент забыла захватить. Американские летчики просят принести этот инструмент. Им приносят зубило и кувалду. Неужто они этими инструментами чинили свой самолет?
— Этими, но они все время призывали на помощь какую-то мать.
Но во многом советский анекдот был точнее и смешнее грубоватых нынешних:
— Из всех религий большевики больше всего не любили иудаизм.
— С чего ты взял?
— Они придумали назло иудеям субботник. Мало того, что в этот день нужно работать, так еще и бесплатно.
Интеллектуальней:
— В новосибирском Академгородке во времена СССР была самая высокая плотность жителей с высшим образованием на планете.
— Ха! Ты явно не бывал в Цюрихе и не пил с тамошними дворниками!
— Я с ними бухал еще в Академгородке.
И бессмертней:
Старение — это когда пересматриваешь старые фильмы, а актеры там все моложе и моложке.
Вон как лихо сочиняли после фестиваля в Москве, того, что с «ласковым мишкой»:
Это о ссылке девушек, погулявших с иностранцами. Им брили половину головы и высылали из столицы.
Нынче живя, действуя в реальностях шестидесятых, я все больше убеждаюсь, что это время глубже и добрей того, откуда я дезертировал по причине старения и умирания. И не только потому, что социализм. В Америке нынче люди тоже добрей и развитей, чем в двухтысячном. Это легко определить по американским книгам того времени, по авторам-реалистам. США подарили мировой литературе таких классиков как Марк Твен, Эдгар По, Эрнест Хемингуэй, описанная ими реальность по своему страшна, но человечна и проникнута разумом.
Но вернемся в иняз, возле которого и после драки я стою с закрытым ртом, но обалдело, и гоняю в памяти временные различия юмора. Конечно, меня сейчас не рассмешит Райкин, юмор которого больше сатирический, а не юмор в чистом виде, как у КВН «Пятигорска», ХАИ или «Детей лейтенанта Шмидта». Да и по-настоящему смешные фильмы еще не вышли в прокат. Нет «Брильянтовой руки», нет «Гусарской баллады», нет блестящих экранизаций Михаила Булгакова. Даже пьесу «Последние дни. (Пушкин)» о последних днях жизни Александра Сергеевича Пушкина, пьеса о Пушкине без Пушкина будет поставлена в Ленинграде режиссером Белинским в 1968 году. Помню, потому что смотрел. И, возможно, опять посмотрю, ради такого не грех и в Питер смотаться, в город, пока именуемый Ленинградом, но все равно красивый и романтичный.
Я прекращаю размышления и взбегаю по ступенькам в институт. Взбегаю и продолжаю восхищаться обретенной молодостью, гибкостью членов, здоровьем. Последние годы едва ходил, так болели суставы. Ревматоидный артрит болезнь иммунная и толком не лечится.
А где-то там, в бесконечности, смыкаются параллельные миры, а через две точки проходит бесконечное множество прямых, и спорное — бесспорно, а бесспорное — можно оспаривать, и человек мечется в поисках истины, не осознавая, что ищет собственное “Я”.
И ломиться человек в стены собственного сознания, бьется в сети, им же расставленные, хватает обстоятельства за глотку, задыхаясь от своей же хватки, кричит и не слышит собственного крика.
А параллельные смыкаются, кто-то спорит, а кто-то оспаривает, крик разрастается, рушится, обваливается и, вновь, возникает на уровне ультразвука.
Глава 13
Проснулся и задумался о бабах. Нет, я не отношусь к фантастам, угождающим читателю-обывателю: их три «Ч» нормальному человеку противны. (Поясню, три «Ч»: частые драки, частый секс, частые «рояли» в кустах).
У меня в юности первый секс случился в девятом классе на летних каникулах. Я тогда работал в парке (ЦПКиО на бывшем Иерусалимском кладбище Иркутска, где памятников и кустов попадались уютные места), где вечерами еще и смотрел кино в открытом кинотеатре, куда, как местный сотрудник мог входить бесплатно. Там и подцепил какую-то соплячку лет пятнадцати, которая «за кино» и дала разок в ложбинке среди старых могил. Самой большой проблемой в этой потере моей девственности было распутать завязки плавок, которые я обычно крепил «бантиком», но второпях дернул не за тот язычок и затянул на узел. В итоге я веревочные эти крепления, расположенные сбоку — советские плавки образца 1956 года — порвал и домой пришлось идти, засунув их в карман брюк. Еще запомнилось, что девчонка не дала снять бюстгальтер, сообщив — «так обойдешься».
Многие писатели, рассказывая о первых сексуальных пробах, почему-то сообщали о мгновенном оргазме пацана, за который он смущается перед девушкой. Наверное, сие откровение, как и варианты с «первым воспоминанием» надуманы или являются неким литературным приемом. Все у меня получилось без истерик и без мгновенного семяизвержения. Правда, второй раз стерва не дала, посчитав что за кино (билет тогда стоил 20 копеек) и одного раза достаточно.
А я через день вынужден был обратиться к старшему брату с воспалением кожицы на члене. Мишка посоветовал не обращать внимания и смазать стрептоцидовая мазью. «Грязнуля твоя девчонка, — сказал он, — скажи ей, чтоб мылась чаще».
Воспаление прошло, память осталась…
На сей раз я задумался об объекте для постоянного секса. Дворовые сверстницы вызывали у моего пожилого сознания смущение, как перед педофилией. А привлекательными казались плотные дамы лет тридцати. Сие, конечно, выверты сознания, но бабу все равно хочется. И не Дуньку Кулакову, а живую, мягкую.
Что-то Бродский вспомнился, это стихотворение еще не написано, наверное.
Блеск. Понимаю попаданцев, не способных удержаться от соблазна заимствования. Но у меня и самого неплохие стихи, да и проза хорошая. Чес плох мой опус про ангелов, например.
