Мародер - аль Атоми Беркем (книги бесплатно без .txt) 📗
Руки сами разжались, и ружье глухо стукнуло по размякшему за день рубероиду. Порыв ветра обдал ознобом, напомнив, что вся одежда в крови и ссанье того, на лестнице. Мыслей не было, Ахмет ощущал лишь безразличный покой – он казался себе кусочком пустоты, невесть как здесь оказавшейся и зачем-то согласившейся принять участие в ненужной, утомительной суете. С воем Валька вновь появился звук – до этого все происходило в абсолютной тишине. …Блин, че он так орет. – тупо подумал Ахмет. Откуда-то взялось раздражение. Ему больше всего хотелось лечь – прямо так, в мокром, закрыть глаза и избавиться от всего этого, перестать быть. А тут эта свинья орет, аж уши закладывает.
– Не ори, бля, козел!
Валек послушно заткнулся, вытаращив глаза на ствол в руках Ахмета. Ахмет проследил за его взглядом: …О, ружье. Блин, когда это я? Да похуй. Щас уже, скоро…
– Ты с ними когда договорился?
Валек, даже не пытаясь ответить, снова заверещал – голос Ахметзянова меньше всего напоминал голос живого человека. Но сам Ахметзянов этого не понимал, поэтому, повторив вопрос и снова не получив ответа, показал Вальку стволом: переворачивайся. Тело Валька мгновенно все поняло, это было видно по глазам; но сознание еще за что-то цеплялось, и Валек послушался – захлебываясь криком и пытаясь как-то не потревожить сломанную ногу, тем не менее лег почти на живот. Ахмет обошел его, встал над головой, и несколько раз быстро ударил ножом со стороны лопатки, пытаясь достать сердце. Один из ударов, похоже, достиг цели – начавший было сворачиваться и махать рукой Валек обмяк и спокойно раскинулся на рубероиде. Ахмет безразлично оглядел крышу, залитую теплым закатным солнцем. Два трупа. Где-то внизу должен быть третий. Утренний вояка казался даже не вчерашним, а позапрошлогодним. …Все, спать на хуй, спать. А то рухну прям где стою. Надо б еще осмотреться, вдруг кого на выстрел принесло… Но его хватило лишь на сбор бесполезных спортивных ружьишек, да поверхностный шмон трупов; мародером он тогда был еще совсем зеленым. Годом, да что там, полугодом позже он оставил бы три голых трупа; правда, целых – а некоторые заходили и подальше. Ключи ему не попались, и уазика пришлось заталкивать в бокс пердячьим паром. Тщательно забаррикадировавшись, Ахмет вытянулся в кузове и мгновенно уснул.
Вспоминая этот день впоследствии, Ахмет поражался своему везению – на раскатистый выстрел 12-го калибра никто не явился, хотя рядом с УАТом раскинулось целое море гаражных кооперативов, где его по-любому слышало не пять и не десять человек. Так что, проснувшись ночью от холода, Ахметзянов спокойно отогнал уазика с грузом домой, заложив тем самым основу своей обороноспособности.
В ящиках оказались одни патроны. Ахмет даже расстроился – предвкушаемой обороноспособности достичь не удалось; он надеялся, что вороватые прапора как-то поразнообразней скомплектуют свое выходное пособие; но у АК, доставшихся ему вместе с патронами, не оказалось даже рожков. Позже он, конечно, разжился и рожками, и гранатами, но по совершенно грабительскому курсу, оставшись с одной волыной из трех.
Вооружившись, он позволил себе выдохнуть и заняться мелкой бытовой суетой, предчувствуя, что скоро придет конец возможности свободно ходить по улице. Разобрав кирпичные перегородки, расширил жилплощадь, отведя под отапливаемую зону два самых небольших помещения. Цемент быстро стал дефицитом, причем за мешок надо было готовить или пять-десять банок пива, или пару килограммов сахару. Причем цены росли каждый день, и на краю лесопарка, где наиболее дальновидные давно уже валили сосны, каждое утро стоял заливистый мат – приходя на стихийное торжище, покупательницы – а покупали почему-то почти исключительно бабы, пытались усовестить насупленных продавцов, преимущественно мужиков. Странно, но многие, едва ли не половина, принимали в оплату деньги, некоторые даже брали рубли – по невообразимому курсу, но все же. Основным средством расчета служила, конечно, жратва – патрон стал местным баксом лишь после осенней мясорубки, когда его ценность и универсальность стали окончательно ясны каждому. Народ, вообще, как-то быстро вышел из оцепенения первых дней и пытался наладить товародвижение. Тогда на торжке у леса продавались – и покупались ведь! довольно странные товары, вплоть до бабьих красок и туалетной бумаги. Ахмет недоумевал – на хера отдавать банку сгущенки за пачку порошка? Или вот чудило – продает хорошую лопату за пачку курева. Вопреки его ожиданиям, это все не кончалось и не кончалось – и Ахмет принял решение: раз такая у вас страсть ко всякой дряни, надо помочь. Если вам лень сломать дверь брошенной квартиры и набрать всего этого даром, пожалуйста – мы парни не гордые и с большим удовольствием пошарим по округе. Забросив дровяные работы, Ахмет с головой ушел в мародерство. Люди, уезжая, оставили на удивление много товара, и за сентябрь Ахмет наторговал куда больше, нежели награбил по магазинам. Единственное, что огорчало – неразбериха с ценами устаканилась, и за пачку тайда две банки сгущенки никто уже не давал; кроме того – конкуренция среди потрошителей квартир заметно обострилась, причем резко, практически за несколько дней. Несколько раз наткнувшись в пустых квартирах на свежие трупы коллег с проломленными головами, Ахмет стал куда осторожнее и перестал чистить жилые дома – на предприятиях тоже можно недурно навариться. Он даже пошел на серьезные затраты, оплачивая жратвой носильщиков. Те, весело крутя пальцем у виска, охотно брали просроченные консервы и другой скоропорт за доставляемые сумасшедшему Ахметзянову тележки всяческих промышленных грузов. …Давайте, давайте. Смейтесь, сколько угодно, только таскайте. Я свое возьму. Но не сейчас. Когда все эти передохнут, – думал он, одной своей частью ужасаясь невесть откуда взявшемуся хладнокровному цинизму, – останутся только ушлые. Ушлые быстро заживут как на зоне, семейками – это выгодно. А семейкам положено бодаться – специализация-с. Кто на что сядет, и будут держать. Вон, вокруг дров-то уже щас че творится. Семьи станут оседать и укрепляться; вот тогда я и возьму настоящую цену и за газ, и за горелки, и за колючку…
Если честно, то особенным сюрпризом Пиздец для него не стал – он, как и многие, чувствовал, что добром это все не кончится. В начале девяностых Это нависало очень отчетливо, но затем как-то нечаянно рассосалось; впрочем, было ясно – получена небольшая отсрочка. Потом завелся и окреп капитализм, и стало так суетно, что Это чуть ли не окончательно вытеснилось из поля зрения рекламной свистопляской, отдаленным грохотом Чечни и необходимостью зарабатывать все больше и больше. Ахметзянов растерянно наблюдал, как Это, сделавшись смешным и нестрашным, тем не менее уверенно прорастало откуда-то, увеличиваясь и наливаясь. Отдельные стволы – или щупальцы? вырастая, смыкались где-то наверху, и хотя солнце продолжало исправно выполнять свои обязанности – стало как-то… не темнее, как-то временнее, что ли… Сейчас попробую выразить. Все помнят старые стрелялки для первых пней? Помните эти залитые мертвенным светом из ниоткуда залы, площади, тоннели? Нет объема, теней, неоднозначности – поэтому трудно забыть об искусственности всего и слиться в берсеркерском упоении с деловитым Дюком или отвязными гимнастами из унреала. Жизнь вокруг стала именно такая – непрорисованная, Это высосало из нее реальность, и Ахметзянов недоумевал – отчего все вокруг, ежеминутно перепрыгивая, подныривая, переступая через могучие плети и стволы Этого – в упор ничего не видят? Порой Ахметзянову казалось что он шизанулся и любуется картиной в нездоровом одиночестве – однако практически ежедневно убеждался в полнокровной телесности Этого; и напротив – все чаще его рука проваливалась в пустоту на месте привычных вещей из Нормального Реального Мира.
Простая идея поискать свои подобия отчего-то довольно долго казалась Ахметзянову абсурдом: уж очень интимный характер носили его повседневные диалоги с Пиздецом Надвигающимся. Тем не менее Ахметзянов прилежно сканировал каждого человека на предмет тех нюансов поведения, реакций, незаметных оборотиков речи, свидетельствующих о причастности носителя Клубу Заметивших. С точки зрения эффективности это был микротом; лопата более широкого взгляда сработала лучше. Оказалось, что он "такой" совсем не один: вокруг ростков Этого, хотя каких на хер ростков – уже скорее стволов, с гармошками и кумачом бродили пенсионеры, болтливые и жадные, очень похожие на бандерлогов из “Маугли”. К потрясающим портретами забытых вождей Ахметзянов всегда относился с брезгливой жалостью; ему казалось мелким блядством поминать всуе Это только потому, что в своем неумолимом расползании Ему случилось перевернуть твою персональную миску.
